Почему любовь ранит? Социологическое объяснение - [108]

Эта женщина говорит, что она не властна над своими чувствами и постоянно переживает свое влечение к мужчине как историю, которая с невероятной силой разворачивается в ее воображении, словно это эмоциональное напряжение подчиняет ее себе и она не может ничего с ним поделать. А воспламеняет ее воображение и вызывает сопутствующие эмоции не что иное, как мысленная проработка хорошо закодированных образов и повествовательных сценариев.

Точно так же, рассказывая о встрече с бывшим бойфрендом и о своей надежде возродить отношения, Кэтрин Таунсенд описывает свое душевное состояние перед встречей в выражениях, которые предполагают яркость мысленных образов, сложившихся у нее в голове, и их способность превратить реальность в разочаровывающий опыт.

Я виню персонаж Хью Гранта в фильме «Четыре свадьбы и похороны» (Four Weddings and a Funeral) за мою одержимость британскими мужчинами. Я усвоила, что какими бы неуклюжими и подавленными они ни казались, в конце концов, они придут и признаются в любви, возможно, под дождем.

Все-таки, это — земля Шекспира, даже если большинство мужчин, которых я здесь встречала, считают, что «куртуазная любовь» имеет какое-то отношение к Курту Кобейну.

Еще одна распространенная фантазия — это фрагмент из фильма «Осторожно, двери закрываются!», мысль о том, что во время обычного путешествия в метро мои глаза встретятся с глазами двойника Колина Ферта.

Неважно, что большинство мужчин, которые вступают со мной в разговор в метро, обычно просят мелочь. Я продолжаю надеяться, что когда-нибудь, зажатая среди потной толпы, я встречу человека, который не откажется уступить свое место пожилому человеку с тростью. (Если он это сделает, то все, я пропала.)

У моего бывшего парня всегда были проблемы с выражением чувств, поэтому, когда он пригласил меня встретиться с ним в Лас-Вегасе, я почему-то подумала, что если мы окажемся там вместе, то эта сумасшедшая обстановка сблизит нас друг с другом.

Если бы наши выходные превратились в дурацкую романтическую комедию вроде «Однажды в Вегасе» (What Happens In Vegas), мы бы сорвали джекпот на игровом автомате и поженились на пьяной церемонии, а наши безумные приключения заставили бы его понять, как сильно он меня любит. Возможно, это стало бы сумасшедшей историей, которую мы рассказывали бы внукам. Ведь поженились же Росс и Рейчел в «Друзьях» (Friends), будучи пьяными, и в итоге все сложилось к лучшему.

Когда я добралась до аэропорта, компания Virgin очень любезно предоставила мне место в бизнес-классе, что я посчитала добрым предзнаменованием. Весь полет я потягивала шампанское и представляла себя в платье, похожем на то, в котором Шэрон Стоун играла в кости в фильме «Казино» (Casino).

Возможно, самый большой миф, который увековечивают фильмы о любви, — это момент «истины», то волшебное мгновение, когда совершенно неподходящая друг другу пара понимает, что им суждено быть вместе, несмотря на то, что их отношения были абсолютно бесперспективны до этого момента. Обычно это предполагает, что один срывает свадьбу другого или останавливает посадку на рейс в аэропорту.

Реальность Вегаса была гораздо более приземленной. Мой бывший и я прекрасно провели те выходные, но мы не сорвали джекпот. Мы спорили так же, как и в Лондоне, и даже после того, как мы выпили все содержимое мини-бара, наши проблемы не исчезли[510].

Здесь повествовательная структура предвосхищения явно сформирована жанром эксцентричной комедии, в которой неприязнь и конфликт являются психологическими и повествовательными предвестниками истинной любви. Таунсенд описывает, как конкретная повествовательная формула — романтическая комедия — пробуждает надежды о том, что «проблемы» будут преодолены в момент прозрения. Именно проекция личности в этих повествовательных сценариях объясняет их способность порождать ожидания и предвкушение, а также активизировать мечты и включать воображение. Это, в свою очередь, перекликается с общим утверждением о том, что фильмы и кинематографическая культура не изображают повседневные отношения реалистично, что они вселяют большие надежды, что они, как правило, пренебрегают воспроизведением проблем, предлагают повествовательные формулы, в которых любовь торжествует вопреки всему, и, наконец, порождают разочарование. Действительно, как утверждает Рейнхарт Козеллек, модернизм характеризуется увеличением расстояния между реальностью и стремлениями[511], что, в свою очередь, порождает разочарование и делает его постоянным явлением в современной жизни. Рассматриваемое таким образом современное воображение становится кодексом для «завышенных ожиданий» и разочарования. Воображение изменило и повысило пороговый уровень ожиданий женщин и мужчин относительно желательных качеств партнера и/или перспектив совместной жизни. Поэтому теперь оно сопряжено с переживанием разочарования, печально известным слугой воображения и, особенно в сфере любви, основном источнике страданий.

Разочарование как культурная практика

Социобиологи, панглоссы (Панглосс в повести Вольтера «Кандид» — учитель Кандида, философ и оптимист) нашего времени объяснили бы связь воображения и разочарования как результат неизбежных биологических механизмов, которые служат более возвышенным эволюционным целям. Как мы уже отмечали в главе 5, во время любви мозг выделяет различные химические вещества, которые вызывают эйфорию и склонность предаваться мечтам о другом человеке