Почему исповедуются короли - [17]

В результате виконту пришлось прождать в темном холле лишь несколько минут, прежде чем лакей в напудренном парике и поношенной ливрее сопроводил его во двор, а затем за дальнее крыло дома. Мария-Тереза-Шарлотта, Дочь Франции[9], дожидалась визитера у входа в длинную, фигурно подстриженную аркаду, которая простиралась к серебристо мерцавшему в отдалении водоему. Принцесса стояла с одной из фрейлин, устремив взгляд на канал, но при приближении Себастьяна обернулась и кивнула, отпуская лакея.

Себастьян встречал ее и раньше, на различных лондонских балах и приемах. Там она неизменно выглядела до кончиков ногтей королевской дочерью, наряженной в бархат и шелка, блистающей бриллиантами и жемчугами, которые ее мать, Мария-Антуанетта, успела тайно отослать из Франции с верными друзьями в самом начале революции. Сегодня же Мария-Тереза была одета в слегка поношенное темно-зеленое шерстяное платье со скромной кружевной отделкой на высоком вороте и манжетах; немодная, тяжелая шерстяная шаль укутывала ее плечи. Однако ее осанка была поистине царственной, а голова высоко поднятой, когда принцесса шагнула поприветствовать незваного гостя.

– Лорд Девлин, – произнесла Мария-Тереза странно высоким, скрипучим голосом с по-прежнему сильным парижским акцентом. – Как любезно с вашей стороны навестить нас.

Себастьян низко склонился над протянутой ему рукой.

– Благодарю, что соблаговолили принять меня без промедления.

Принцесса кивнула, но не улыбнулась. Поговаривали, будто она никогда не улыбается.

Хотя ее по-прежнему называли «сироткой из Тампля», дни тюремного заключения давно канули в прошлое. Марии-Терезе исполнилось тридцать четыре года. В детстве она была голубоглазой и белокурой, но с возрастом ее волосы потемнели до тускло-русого цвета. У нее был высокий, покатый лоб, длинный нос, выпуклые глаза с красноватыми веками и немного скошенный подбородок. Ей мало что досталось от прославленной красоты и живости матери, зато злополучное высокомерие Марии-Антуанетты явствовало налицо.

Повернувшись, Мария-Тереза указала на женщину, которая до сих пор безмолвно стояла поодаль.

– Это моя преданная компаньонка, леди Жизель Эдмондсон.

Леди Жизель была примерно одних лет со своей госпожой, но выше ее ростом и более изящно сложена, с очень светлыми волосами и совершенно эльфийским лицом. Дочь английского графа и его супруги-француженки, она родилась в Париже и провела идиллическое детство среди мягких перин, пахнущих лавандой садов и розовых восходов над Сеной. Граф, горячий сторонник идей Просвещения, приветствовал первые ростки революции с почти исступленным энтузиазмом. Штурм Бастилии несколько встревожил его, но он презрительно отказался присоединиться к паническому бегству собратьев-аристократов за Ла-Манш. К тому времени, когда по водосточным канавам потекла благородная кровь, а по улицам понесли, насадив на пики, головы дворянок с развевающимися волосами, было уже слишком поздно спасаться.

Одной из темных, ветреных ночей граф, собрав домочадцев, попытался бежать. Им удалось проехать не более тридцати миль, прежде чем ревущая толпа окружила карету. Прижимая младших брата и сестру лицом к своим юбкам, тринадцатилетняя Жизель смотрела, как родителей вытащили из экипажа и растерзали на части. А затем улюлюкающие мужчины в красных колпаках и скалящиеся женщины вырвали детей у нее из рук.

– Мы воспитаем из них добрых санкюлотов, – заявили они.

Себастьян слышал, что леди Жизель впоследствии года три разыскивала брата и сестру, но тщетно. К тому времени, когда она наконец покинула Францию в свите освобожденной из заключения принцессы, ей было всего шестнадцать.

Она так и не вышла замуж. Однако каким-то образом сумела примириться с ужасами прошлого и обрести достойное зависти душевное равновесие. В отличие от Марии-Терезы леди Жизель не цеплялась за свою скорбь и не носила свои страдания, словно орден.

– Мы с вами встречались, – сообщила она Себастьяну с приветливостью, которой так недоставало принцессе, – но лишь однажды и очень коротко, поэтому вряд ли вы помните.

– На балу у герцогини Клейборн, в прошлом июне, – подхватил он, возвращая фрейлине улыбку.

Та рассыпала удивленный смешок:

– Благие небеса. Как вы умудрились это запомнить?

Себастьян запомнил, поскольку счел в высшей степени трагичной историю жизни этой аристократки, а ее способность преодолевать тягчайшие испытания – вдохновляющей. Но сказал только:

 – Слухи о дырявости моей памяти сильно преувеличены.

Леди Жизель снова засмеялась, затем бросила почти извиняющийся взгляд в сторону принцессы и подняла ладонь к губам, словно прикрывая улыбку.

– Давайте пройдемся, – предложила Мария-Тереза, поворачивая в сторону видневшегося в отдалении канала. – Скажите, милорд, как поживает ваша супруга?

Фрейлина следовала за ними на расстоянии нескольких шагов.

– Она благополучна, благодарю вас, – слегка поклонился Себастьян.

– Я слышала, виконтесса ждет ребенка. Мои поздравления.

– Спасибо.

– И вы ведь прожили в браке совсем недолго! Ваша жена поистине счастливица. – Рука Марии-Терезы мимолетным, бессознательным движением коснулась ее собственного плоского лона. Будучи замужем уже тринадцать лет, принцесса так и не зачала. Но слухи утверждали, будто она продолжает питать уверенность в том, что однажды Господь пошлет ей дитя – наследника, который продолжит род Бурбонов.