Почему и я христианин - [55]

Только тогда, когда человек свободно избирает и на деле совершает ПУТЬ к Богу — тогда и Бог "встречает" его на этом пути. Когда христианин стремится на деле осуществить личную "жизнь во Христе", вступает в практическое СЛУЖЕНИЕ любви и правды, воспитывает в себе, по слову апостола, НОВОГО ЧЕЛОВЕКА, проявляет в этой духовной работе "ежедневную доблесть", — тогда, среди скорбей и испытаний истинно–христианской жизни, приходит к человеку на помощь таинственная духовная сила — Божественная благодать. Тогда душа получает, редко, но получает ощутимый, ей одной ведомый ОТВЕТ на молитвы, а моментами чувствует РАДОСТЬ неизреченную, присутствие в себе ВЕЧНОЙ ЖИЗНИ, по слову апостола, "СИЛУ ГРЯДУЩЕГО ВЕКА"… Об этом опыте говорить я недостоин, но он ЕСТЬ, пусть у очень немногих, но есть, а в Церкви — все общее. Святые подвижники учили о некоторой обратной зависимости самой веры от живительной практики христианской жизни. "Не пытайся удержать ветер в горсти — веру без дел" (преподобный Исаак Сирин). "Ибо единственный способ к познанию Бога есть доброта" (преподобный Антоний Великий). Вспоминается где‑то у Шиллера: "Божество вы в вашу воспримите волю — и Оно сойдет к вам с мирового трона". Христианство — это, конечно, и "мировоззрение"; но в каком‑то еще более глубоком, таинственном смысле христианство — это свободная ВОЛЯ К ЖИЗНИ, к духовной, истинной жизни. "Искренне уверовать свойственно душе мужественной" (преподобный Нил Синайский). "Что значит веровать? Веровать — это значит пребывать в смирении и милости" (преподобный Пимен Великий). "Ожидай великого от Бога — и делай великое для Бога" (Вильгельм Карей). Я думаю, что и неверующий человек, когда он осуществляет практическое христианство в героическом акте, в милосердии, в страдании за правду, — я думаю, что и он испытывает тогда невидимую помощь Божественной благодати; глубокий мир совести, силу терпеть боль, преодоление страха… Когда встречаешь такое "анонимное" христианство неверующего человека — охватывает чувство, что здесь‑то, на этом последнем пределе свободы и совершается самое высокое торжество христианства.

*

Почему я христианин, а не избрал себе другую религию? Я принял христианство, можно сказать, по наследству — это религия отца и матери, родного народа. Но затем и в некотором личном духовном опыте я убедился, что христианство — высшая форма религии. "Сколько бы ни возвышался дух человеческий — высота христианства не будет превзойдена" (Гете, Разговоры). Нет и не может быть уже никогда для нас более возвышенного переживания идеи БОГА, чем это дано нам в христианстве, и мы не могли бы уже религиозно преклониться ни перед чем, что оказалось бы НИЖЕ этого — ниже нас самих… В христианстве — оптимальная идея БОГА: значит, христианство и есть самая истинная религия. Это религияБога Живаго - БОГА, любящего мир, нисходящего в мир, состраждущего миру в его свободной судьбе. В символах христианства Сам БОГ в лице Предвечного СЫНА приходит к нам, становится совершенным Человеком и в этом немыслимом уничижении, сохраняя нашу свободу, приобщает нас к самой сущности Божественной жизни — к Своей любви. "..И по великой любви Своей не пожелал Он стеснить свободу нашу, чтобы любовию сердца нашего приблизились мы к Нему" (преподобный Исаак Сирин). "Царь Небесный за человеколюбие на земли явися и с человеки поживе" (стихира). Предел этого уничижения, этой любви — Крест:

Иже славы Господь

в неславые зраце (в бесславном виде)

на древе, обезчещен,

волею (по Своей воле) висит -

о Божественной мне славе

несказанно промышляя"

(канон)

Христианство — это религия любящего, страдающего, Святого Бога; и это религия ЧЕЛОВЕКА, любящего Бога, работающего для Бога, страдающего с Богом, восходящего к Богу, достойного Божественной славы… Христос — "единый Посредник", Вечный Человек, "предавший Себя во искупление всех", единый Безгрешный Человек, в Котором "оправдалось пред Богом" все человечество. В юридических символах отображается таинственное ЕДИНСТВО всех людей доброй воли в Христе — в Его всечеловеческой Церкви.

Тайна Личности Христа сверхразумна. В сущности, ведь даже и для нас, христиан, остается вечно неизвестным, где же проходит граница между историческим и символическим, абсолютным и условным в самих Евангелиях, в самих догматах христианства. Нет границы нашим "частным" недоумениям — а "Целое стоит незыблемо, как и прежде"… Можно не сомневаться, что наш несложный церковный мистический опыт личной Божественности Иисуса Христа пребудет до скончания века. Но такова парадоксальная правда, что в самой Церкви Христовой есть много людей доброй воли, которым эта благодать "личного" почитания Христа недоступна. Так это и должно быть: ибо "Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили" (по Матфею, гл. 20). Не только атеисты, но и многие глубоко религиозные люди не называют Христа своим Господом: таковы на нашей памяти, например Лев Толстой, Ганди, Альберт Швейцер; таковы некоторые из самых уважаемых наших знакомых. Ясно, что они в этом не виноваты. "; Кто скажет слово на Сына Человеческого, простится ему" (по Матфею, гл. 12). Но есть общая для всех нас Святыня, пусть не личная, собирательная СВЯТЫНЯ ЧЕЛОВЕЧНОСТИ. Это не "миф", не выдумка, мы реальнейше осязаем ее в ситуациях практической жизни, когда нам является истинное Величие, блистающая Красота человеческого духа, — когда среди нас "изображается Христос"… Об этом я, как умел, рассказал выше. Это Святыня, которую одинаково чтут все верующие и все неверующие люди доброй воли. Этот собирательный Идеальный Человек уже достаточно определился и "накопился" в священных мгновениях всечеловеческой жизни. Как же отнесется БОГ к Идеальному Человеку? Признает ли Бог в Человеке возлюбленного Сына, посадит ли одесную Себя на небесах, дарует ли участие в Своей абсолютности? Этот вопрос о собирательном Идеальном Человеке ставится для всех совершенно так же, как в христианстве он ставится лично о Христе — и совершенно так же в ОТВЕТЕ решается вся тайна существования. Либо ДА, — и это значит, что у нас есть БОГ, Отец наш Небесный. ЛИБО НЕТ, и это значило бы, что Святыня идеальной человечности, в которой мы видели высшую ценность бытия, растоптана и поругана, повергнута в прах… Это значило бы, что "нет Бога", что Разумное Начало и Смысл бытия — злое Начало, кощунственный Смысл. Тогда вообще не о чем нам думать и говорить, тогда все, все для нас — только путь в никуда, проклятие, бездна отчаяния. Достоевский однажды написал, что если бы оказалось, что "истина вне Христа", то ему "лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной" (письма к Фон–Визиной, 1854). Он прав — даже и в том случае, если смотреть на Христа только как на Символ святой человечности: ибо истина без Христа, ТАКАЯ истина — безбожна и бесчеловечна, бессмысленна и чудовищна… У каждого из нас и у всех нас вместе только в том случае есть вечная судьба и надежда, если верно высочайшее слово о Боге и о Человеке, сказанное в христианстве. Итак, даже понятное "только символически", христианство имеет универсальное, решающее значение для всех людей на земле.