Мне посчастливилось познакомиться с о. Сергием Желудковым еще в 1971 г. во время одного из его очередных приездов из Пскова в Москву, уже тогда я был покорён неукротимой энергией и светящейся чистотой этого человека. К сожалению, знакомство наше не было продолжительным: вскоре меня арестовали.
Год с лишним, проведенный в Лефортовской тюрьме, был для меня годом практически полной изоляции от внешнего мира. Под следствием письма вообще не выдавались, да и после суда меня достигали лишь немногие. Только в лагере щель стала чуточку пошире, и одними из первых ко мне через неё попали письма Сергея Алексеевича.
Лагерная цензура строга, и в письмах, идущих по официальным каналам, невозможно обсуждать большинство волнующих тебя тем. Практически любое высказывание, показавшееся цензору подозрительным, может быть расценено как «искаженное освещение внутренней и международной жизни» (говоря словами цензурной инструкции). А это автоматически влечёт за собой конфискацию письма.
Поэтому я был рад, что о. Сергий нашёл для нашей переписки нейтральную в цензурном отношении тему и начал частями пересылать мне свой реферат об анонимном христианстве. Это давало возможность регулярно получать от него весточки, не опасаясь, что они попадут под цензурный нож. Тот, кто был за решёткой, поймет, как это много — даже сам конверт с несколькими словами, написанными дружеской рукой!
Но неожиданно эта переписка стала для меня гораздо более значительной и серьёзной, чем казалась вначале. Она затронула такие темы, которые меня волновали давно и глубоко, а в условиях концлагеря и тюрьмы зазвучали совсем по-новому, приобрели новый смысл, новые грани. Вопросы соотношения веры и атеизма, генезиса религиозного миросознания, происхождения морали, альтруизма, социальный смысл религии — все эти и многие другие вопросы не могут не иметь глубочайшего значения для любого культурного человека. Особенное же значение они, как мне кажется, должны иметь для людей, своею волею или волею судеб вовлеченных в движение за права человека в Советском Союзе, или, как его ещё называют, демократическое движение. Это движение, на мой взгляд, — одно из наиболее значительных явлений нашего времени, знаменующее поворот к новой эпохе. Какой она будет — эта эпоха, — предсказать трудно, но к старому возврата нет.
Демократическое движение — не только политическое, но и в столь же большой степени — движение нравственное. Это и объясняет большой интерес к духовным проблемам — в том числе и к религиозным, само собою разумеется, — среди политических заключенных советских тюрем и лагерей 70-х годов. Не составил исключения и я. Отсюда и неожиданная острота, которую приобрела наша переписка с о. Сергием, вылившаяся в подлинную дискуссию.
Постепенно переписка перестала быть диалогом и приобрела полифонический характер. Неукротимой энергией о. Сергия в дискуссию были вовлечены и многие другие лица — из числа верующих христиан. Они переписывались со мною через о. Сергия, который любезно мне пересылал их письма в копиях (равно как и копии своих писем к этим лицам). По многим причинам личного характера эти участники дискуссии пожелали укрыться под псевдонимными инициалами.
Из атеистов в дискуссии, кроме меня, принял участие, к сожалению, лишь один человек — Григорий Сергеевич Подъяпольский. Этот добрый, благородный и талантливый человек, поэт, один из активнейших участников правозащитного движения, никогда уже не прочтет этого тома, где все наши письма сведены воедино. В марте 1976 г. он скоропостижно скончался. Мир праху его.
И вот когда все наши письма легли рядом и мы их перечитали, нам с о. Сергием показалось, что, может быть, наши споры и разногласия представят интерес, и не только для нас — участников переписки. И мы решились предложить наши письма читателю. Даже если кому-нибудь наши рассуждения покажутся малоинтересными по-существу — всё равно они имеют ценность как человеческий документ, иллюстрация наших духовных поисков, таких, каковы они есть.
Мы открываем книгу рефератом С. А. Желудкова, послужившим «затравкой» дискуссии (в лагерь он пересылался кусочками в письмах, но здесь мы его приводим в восстановленном целом виде). Дальше идут письма участников дискуссии, точнее, извлечения из писем, имеющие отношение к обсуждаемым вопросам (личные моменты, а также обсуждение других тем — опущены). Следует учесть, что я не всегда имел возможность обращаться непосредственно к моим корреспондентам: этому мешает жесткий лимит писем из лагеря и тюрьмы (от двух в месяц до одного в два месяца, в зависимости от режима). Поэтому многие ответы, адресованные им, содержатся в моих письмах к жене, извлечения из которых и приводятся в этой книге.
Письма приводятся, в основном, в хронологической последовательности их написания, кроме тех случаев, когда время написания(из-за непрямой пересылки) существенно отличается от времени получения их адресатом.
Все письма приводятся в первозданном виде. Мы не стали дополнять или «улучшать» их. Пусть всё будет, как было. Внесена лишь минимальная правка (устранены некоторые явные ошибки) и в самых необходимых случаях даны примечания.