Почему Бразилия? - [41]

Мы больше не могли — ни он, ни я. Я пошла звонить Манон, с которой была едва знакома, чтобы сообщить, что уезжаю и не смогу закончить работу, что попробую взять билет на сегодняшний вечер или в крайнем случае на завтрашнее утро. Она была дома. Она спросила: хотите, я приду? Я могу быть у вас через полчаса. Я ей сказала, что не совсем в форме. Она ответила, что поняла это по моему голосу и что с ней такое часто случается. Я вернулась в номер. Она зайдет. Все уже было немножко лучше. Пьер предложил пойти выпить по бокалу у бассейна, чтобы успокоиться. Я сказала, что у меня встреча с Манон. Снова я буду выглядеть чудовищем, заметил он. Я ответила, что ему нечего бояться, это не проблема, а четверть часа спустя пришла Манон. Возле отеля она встретила Фабриса, который вытащил из сумки все свои покупки, чтобы показать ей, и пригласил ее на завтра на обед. Но она не привыкла так быстро решать, ей нужно время, и потому отказалась. Она прекрасно понимала то, что со мной случилось, потому что у нее самой в последние два года отношения, случалось, не ладились. Однажды она две недели проходила с разбитой губой, так что мой глаз смеха у нее, естественно, не вызвал. Она постоянно звонила в слезах своим подругам и чувствовала себя хорошо, только когда оставалась одна дома и работала. На вечер у нас были билеты на Ванессу Паради,[71] и мы решили пойти на концерт. Мы давали себе шанс. Можно было и не ходить или пойти кому-то одному. Скажем, я бы пошла, а он бы занялся чем-то другим. Все грозило взрывом — слово, жест, расстояние между нами, мы ругались из-за пяти лишних или недостающих сантиметров между двумя нашими стульями. Ну ладно, мы пришли на концерт. Представляя одну из песен, Ванесса Паради сказала, что уверена: у каждого существует в мире особый человек, его пара. И она знает: пока не встретишь этого особого человека, думаешь, будто он никогда не появится. Но он всегда приходит, рано или поздно. И в этом зале он, возможно, уже пришел для некоторых, и тут кто-то закричал: да, это ты. Она ответила: я сказала, свой, особый человек для каждого, так что я вряд ли подойду, и продолжила выступление. Она говорила: возможно, здесь есть такие, к кому этот особый человек уже пришел, есть и те, кто только ждет его, но я бы всем хотела послать сигнал надежды: он придет, непременно придет, я в этом уверена. Раньше и я тоже думала, что никогда не встречу свою пару, а потом он пришел — этот особый человек… Публика зааплодировала, а она сказала, что написала песню, которую сейчас споет для этого человека: она называется «В моем кафе». Она попросила зрителей подхватить припев, он звучал так: «Прекрасное аутодафе, прекрасное аутодафе, прекрасное аутодафе, ты совершил его здесь, в моем кафе». И публика должна была подхватить: «в моем кафе, в моем кафе». И т. д.

Сигнал надежды Ванессы Паради был не просто смешон, мне он показался невыносимым: он как бы создавал конкуренцию, некое соревнование, выстраивал очередь, — своего рода новый вариант отношений с позиции силы, еще один, неужели это никогда не кончится? Она словно сообщала нам: смотрите, этот забег выиграла я, но вот увидите: со временем и в положенный вам момент вы тоже выиграете его. И все это в дружеском как будто тоне, вроде на равных. Какой извращенный мир. Мы-то были не такими, нас подстерегало множество препятствий, однако извращенцами мы не были. Пьер все время повторял: ну уж нет, мы не извращенцы. Вернувшись домой, мы легли спать. Но в течение трех дней мы не могли заниматься любовью. Боялись. В среду у меня была репетиция и две телепередачи. Я забыла сказать, что во вторник, нет, в понедельник утром, нет, я ошиблась, утром в воскресенье, то есть на следующий день после концерта и этого жуткого дня, у нас состоялся серьезный разговор за завтраком. Я о нем расскажу позже. Потому что через неделю нас ожидал еще один жуткий день. Снова. То есть, возможно, этому не было конца. Разве что один из бойцов окажется в нокауте. На этот раз все случилось, когда мы уже вернулись в Париж. Скандал начался у кассы в «Монопри».[72] Холодильник был пуст, и мы вдвоем пошли за покупками на улицу Леви. Все было хорошо. На обратном пути в самолете нас снова пересадили на места классом выше. В «Монопри» мы встретили друга Пьера, который заговорил о Паскале и Сандрин, уже дней десять отдыхавших в Любероне.[73] Они были знакомы целых три месяца, и с тех самых пор ни одного столкновения, ни одной проблемы, ни одной ошибки — все идеально. Мы стояли у кассы, Пьер достал свою кредитную карточку, кассирша назвала сумму: 1030 франков. Доставка бесплатно при покупке от 1200 франков. Я сказала кассирше, что пойду возьму что-нибудь на 200 франков. Тут Пьер начинает злиться и спрашивает: а сколько стоит доставка, если покупка меньше 1200 франков? 45 франков, отвечает девушка. И тут он заявляет: ладно, тогда мы платим 45 франков, о чем говорить, выставляя меня таким образом жадиной, которая удавится из-за 45 франков. Почти демонстративно. Скоро наши скандалы, похоже, станут публичными. Пятьюдесятью метрами дальше все повторяется в булочной: я прошу батон, и он при всех насмехается надо мной: нет, подождите, нет, не батон, или возьми батон для себя, если хочешь, но нужно, чтобы дома было что поесть, дайте нам, пожалуйста, буханку хлеба, какой у вас хлеб? Ну вот, деревенский хлеб, дайте нарезанный, пожалуйста, и еще батон, да, прекрасно. И снова я оказалась жадиной, жалеющей десять франков. Этого мне уже было не вынести. Я ему больше ни слова не сказала, только позже, когда мы ругались, но тогда нам снова удалось успокоиться. Он покурил, мы потанцевали, потом занялись любовью, и этот раз был одним из самых наших лучших, я полностью отдалась, полностью открылась, сказала, что люблю его, я была с ним на все сто процентов. А потом он признался, что раньше не любил моменты сразу после близости, я разомлела и мурлыкала, мы разговаривали с нежностью и спокойно, он заговорил о Гибере,