Почему Боуи важен - [9]

Что бы ни говорили о холодной атмосфере в доме Джонсов, в конце 1990-х Боуи вспоминал зимние воскресные обеды у ярко пылающего камина и голос матери, подпевающей песням из радиоприемника. «О, я обожаю это, – говорила она, подпевая гимну Мендельсона. – Услышь молитву мою!» – а потом ворчала на Джона Джонса, обвиняя его в скептическом отношении к ее музыкальным амбициям. Биограф Дэвид Бакли описывает ее как женщину, «склонную все драматизировать», лелеющую тщетную мечту «стать певицей, стать звездой», а Джона – как «от природы неконфликтного» человека. Холодная и неласковая мать, ненастоящая семья? Или теплая, даже разгоряченная домашняя атмосфера с импульсивной матерью и мягким отцом, который использовал свои связи должности главы отдела рекламы Фонда доктора Барнардо[18] и приличный заработок для поддержки амбиций своего сына?

Впечатления бывшего менеджера Боуи Кеннета Питта от дома № 4 по Плэйстоу-гроув, между тем, сильно отличаются от отзыва Даны Гиллеспи, а Пегги в его воспоминаниях предстает любящей матерью. «Это был обычный дом в предместье, маленький таунхаус, очень комфортабельный и уютный <…> в гостиной которого я сиживал, разговаривая о Дэвиде, а его мать говорила мне: „Ты знаешь, он всегда был самым очаровательным мальчиком в нашей округе, которого любили все соседи“».

Биограф Кристофер Сэндфорд усложняет семейный портрет. Отец Дэвида «безудержно гордился своим сыном», но при этом был «угрюмым, молчаливым и прижимистым, холодным и равнодушным человеком», постоянно заводившим романы на стороне и имевшим «множество предрассудков… множество». Пегги же, в отличие от него, была «шумной, капризной и склонной к резким перепадам настроения», но вместе с тем «замкнутой и отчужденной». Сэндфорд находит цитаты из высказываний Боуи в поддержку этих характеристик: отец «очень любил меня, но не умел это выражать. Я не помню, чтобы он хоть раз дотронулся до меня», а похвалу от матери «было очень трудно получить. Когда я доставал свои краски, она лишь говорила: „Надеюсь, ты тут не напачкаешь“».

У самой Пегги тоже была версия о происхождении талантов Боуи. В 1985 году она рассказала журналисту, что в три года он проявлял «неестественный» интерес к содержимому ее косметички. «Однажды он накрасился точь-в точь как клоун. Я запретила ему пользоваться косметикой, а он ответил: „Но ты-то пользуешься, мама“». Эта изящная история удачно перекликается с воспоминанием ее сына о том, как его ругали за баловство с красками, и с его ролями впоследствии: глэм-Боуи, дрэг-Боуи и Боуи-Пьеро. Учитывая то, кем стал Дэвид Джонс, неудивительно, что знавшие его люди, даже мать, склонны рассказывать истории, вписывающиеся в законченную картину, а биографы, в свою очередь, пишут на их фундаменте книги. Наше представление о детстве Дэвида Джонса – это смесь документальных свидетельств, вымыслов и полуправды, основанной на знании о том, что случилось с ним позднее. Взрослый Боуи переписывал прошлое молодого Джонса, порой буквально, и те, кто его знал, чаще всего следуют его примеру.

Андервуд вспоминает, как Дэвид честолюбиво заявлял школьному консультанту по профессиональной ориентации: «Я хочу стать саксофонистом в квартете, играющем современный джаз». По словам Оуэна Фрэмптона, в колледже Боуи был «весьма непредсказуемым <…> уже культовой фигурой». Дана Гиллеспи утверждает, что четырнадцатилетний Боуи говорил ей: «Я хочу свалить отсюда. Я должен свалить отсюда. Я хочу выбиться в люди». Его сосед рассказывал Сэндфорду, что Боуи имел обыкновение стоять в свете фонаря паба Crown в позе, «предвосхищающей позу Зигги Стардаста». Один из родственников вспоминает, как в возрасте девяти лет он вставал перед телевизором и заявлял: «Я могу играть на гитаре прямо как Shads[19]». И он это делал. При том известно, что группа Shadows впервые выступила на публике, когда Дэвиду уже исполнилось одиннадцать. Местная байка о том, как Пегги ходила по магазинам вместе со своим малолетним сыном с лентами в волосах («Неудивительно, что он вырос таким странным!»), укладывается в ту же самую легенду. Даже акушерка, помогавшая младенцу Дэвиду появиться на свет в 1947 году, якобы сказала, предвосхищая образ Боуи как божественного посланника, что «этот ребенок уже бывал на Земле». А вот учительница музыки миссис Болдри отличается от других последовательным нежеланием поддерживать миф о Боуи: «Он не был выдающимся певцом. Невозможно было выделить его среди других детей и сказать: „Этот мальчик прекрасно поет“». Собственные версии Боуи о его прошлом, разумеется, нам ничем не помогают. «Я был эстетом с семи лет, – заявлял он. – Я тогда был очень эксцентричен». Склонность Боуи редактировать собственную жизненную историю, доказывая, что семена его будущей оригинальности и звездности были посеяны еще в детстве, особенно ярко заметна в его интервью 1970-х годов, когда он активно создавал свой бренд в медиапространстве.

«Не могу отличить бред от лжи». Боуи, как всегда, прозорлив. Правда неизбежно кроется в сплаве всех этих свидетельств – интервью, воспоминаний, сухих документов – и с наибольшей вероятностью ее можно обнаружить в совпадениях между рассказами разных людей или при сравнении очевидно противоречащих друг другу утверждений. Одному посетителю дом может показаться крошечным, убогим и холодным, а другому – небольшим, уютным и теплым. Человеку может быть трудно физически выразить привязанность к сыну, но он может продемонстрировать свою любовь, покупая ему музыкальные инструменты и знакомя его со знаменитостями. Мать может превозносить сына как самого очаровательного в округе и в то же время не одобрять игры с ее косметикой. Женщина может без стеснения подпевать доносящейся из радиоприемника песне во время воскресного семейного ужина и при этом произвести впечатление неприветливой и отстраненной на четырнадцатилетнюю подружку сына. Подросток может иметь множество друзей и одновременно ощущать себя одиноким.