Поцелуй Валькирии - [30]

— Но Эрик — швед!

Адель взяла его под руку. У одной из кают Рой споткнулся, и она шепнула:

— Предателей всегда убивали. Ты весь в отца, Рой. Сбросить атомные бомбы, а потом стать лучшим другом Японии, или натравить мерзкое негритянское животное, а потом героически спасти испуганную девушку.

— Как ты догадалась? — шатаясь, Рой упал на полосатую койку с рундуком внутри.

— Оно не закрыло дверь, а насильники так не поступают.

Адель села на краешек постели, оглядывая растянувшееся в неуклюжем положении тело. В ее мыслях был Кен. Знакомство с ним столь похоже на ловко сыгранную Роем эффектную сцену. В обоих случаях ее убеждали в грозящей опасности, и появлялся избавитель. Неужели убийцы-шведы, бесконечно преследующие ее, мыльный пузырь?

Эрик поставил бокал, вышел на покрытую тиком палубу. Зажглись гирлянды фонариков. Его знакомые веселились, он растянул губы в непринужденной улыбке, заставил себя насвистывать мотиву и даже щелкать пальцами. Он отвечал на дружеские объятья режиссеров и кутюрье, похлопывал по плечам спортсменов, подмигивал их спутницам. Адель исчезла. Эрик стал расспрашивать о ней официантов, спустился вниз. Она захлопывала дверь кладовки.

— Привет! — Эрик заметил, что она потеряла цепочку с кулоном.

— Рою стало плохо — переборщил с икрой. Я отвела его в спальню.

— Но это — кладовка…

— Знаю. Я искала дорогу обратно и запуталась в дверях, — Адель прикоснулась губами к его щеке, и по спине Эрика пробежал холодок.

— Нам пора. Скучные, глянцевые люди…

На мостике Адель обернулась. В разноцветных бликах праздничной иллюминации вряд ли кто заметит нового официанта в очках — за стеклами прятались узкие глаза. Но она заметила. Адель хотелось петь и смеяться — она избавила Эда от нервной работы и кошмаров по ночам. Прежде ей никогда не было свойственно самопожертвование. Почему она сделала это? Может быть, ей просто хотелось это сделать? И альтруизм здесь ни при чем? Просто Роя Макартура она восприняла как шанс получить маленькое удовольствие…

У автомобиля задержались. Распахнутое пальто открывало полосу снега — ее платье, которое он сам ей выбрал. В свете фонарей набережной ее бледная шея искусственно сияла. Адель приблизила губы — в ее дыхании Эрик не уловил аромата вина: за весь вечер она не выпила и бокала. От прикосновения он вздрогнул. Грохот и звон стекла раздался среди музыки и веселого гомона. Из иллюминатора кладовки валил дым, что-то с шипением вспыхивало там и гасло.

Адель оглянулась — в ее улыбке Эрику почудилось какое-то детское удовлетворение.

— Рой! Где Рой?! — кричала на яхте Лиза.

Пальцы Эрика словно не слушались — он судорожно рванул дверцу, вышиб бардачок, нащупал пистолет и выкинул трясущуюся руку в ее сторону.

— Ты его убила…

Адель будто не замечала оружия — подняла с асфальта ключи, юркнула в салон. Мотор загудел, и вскоре автомобиль исчез за поворотом.

Такси Ника не спеша плыло в Литл Итали. Тот сам спозаранку приехал к ней, высовываться из квартиры не хотелось, но Адель сдалась на уговоры покататься и послушать игру местных музыкантов.

— Плохое настроение? — поинтересовался Ник.

— Да. Пол ночи я провела на каблуках, — она вспомнила, как дома искривленные обувью ступни никак не могли привыкнуть к ровной поверхности пола.

На сидении рядом лежал экземпляр свежей газеты — сенсационное происшествие с Роем Макартуром вдохновило журналистов на шквал статей. Не зря же он позвал столько репортеров к себе на день рождения. Адель вгляделась в фотографию на первой странице — Рой неплохо получился, правда, бледен, бедняжка.

Адель рассеянно следила за происходящим на улицах, сквозь дрему заметила целующихся гомосексуалистов. После Ночи длинных ножей[27] они испарились из Берлина, где людей третьего пола, официально признанных физиологически неполноценными, преследовал уголовный закон и ожидал расстрел. Немецкие врачи пытались найти вакцину от жалкой болезни, тщетно.

На углу разместился приличный магазинчик музыкальных инструментов. С ее переездами гитаре требовался жесткий кофр. Зима, отопление и солнечные лучи могли испортить инструмент. Ник закрыл машину и отправился за покупками вместе с ней. Сбоку витрины расположился книжный ларек, Адель приметила обложку одного из изданий: «Любовные письма Адольфу Гитлеру», перелистнула вступление. «Моему сахарному сладенькому Адольфу», «Дорогому Ади», «Я могу целовать тебя тысячи раз и оставаться неудовлетворенной!», «Сладчайшая любовь, покоритель моего сердца, единственный мой, дражайший мой, самый истинный и горячий мой возлюбленный…». Ник заглянул через плечо и буркнул:

— Я б для батюшки-царя родила б богатыря.

Адель положила томик на место, с ним соседствовали «Центурии Мишеля Нострадамуса о второй мировой войне». Адель открыла брошюру: «Живет в нем кумир заповедных собраний с паучьим крестом и рогами быка. Безумный кабан изрыгал заклинанья, и славу его проклинают века».

— С миру по нитке — Гитлеру веревка, — усмехнулся Ник.

— А ты уверен, что он мертв? Есть версии, что тогда нашли его бездыханный двойник.

Захлопнув дешевую книжонку, Адель вошла в магазин. Здесь играл патефон, но звуки стихали, когда покупатель касался клавиш рояля или мундштука флейты. Громоздились барабаны, бережно выставлялись скрипки, среди которых, конечно, не обнаружить работ Амати и Гварнери. Легкая рука взмывала со смычком или дирижерской палочкой, взвешивала тяжесть микрофона. Камертоны, губные гармошки… Адель прошла к чернеющим футлярам и чехлам, когда услышала: