Поцелуй на морозе - [23]

Эти уроки принесли пользу многим, включая и тех, что называли себя детьми XX Съезда. Выводы делались разные, ведь всякая унификация взглядов представителей любого поколения является фикцией. Солженицын пошел напролом, но это было уже другое поколение, другой жизненный опыт, другая закалка. Однако случилось так, что ведущие представители тогдашней молодой прозы оказались потом на чужбине.

Я сам усвоил в результате этой первой встречи с ровесниками то, что затем во мне, по мере очередных приездов в Союз, лишь утвердилось как мнение: что в этой стране нельзя безоглядно осуждать никого, кроме подлецов и профессиональных доносчиков. И уж, конечно, не тех, кто когда-то не смог выдержать. Кто не плавал на подобной глубине и под таким давлением, пусть на минуту задумается: как бы он повел себя, если бы на него топали, изрыгая ругательства, Хрущев, Козлов, Шелепин, Суслов, Брежнев, Ильичев и как их там еще – и если бы на всё это ложилась мрачная тень Сталина.

Про себя скажу, не знаю.

В РОССИИ – В ГОСТЯХ

Вторым своим вторжением в Россию в 1963 году я обязан – что скрывать – телевидению. Тогдашняя редакция культурно-просветительского вещания (за точность названия не ручаюсь) доверила мне чтение польского комментария к русским учебно-образовательным программам, транслировавшимся то из Кремля, то из Эрмитажа или Третьяковки, то из старинных дворцов и усадеб. Техника того стародавнего времени первоначально требовала, чтобы комментатор находился на месте, в московской или ленинградской студии. Благодаря этому обстоятельству я в первый после перерыва приезд посетил Союз несколько раз подряд и в перерывах между программами располагал достаточным количеством свободного времени. Мне опять повезло: я был предоставлен самому себе. Потом я женился на русской, что открыло передо мной двери многих домов и сделало контакты еще более естественными и простыми. Особенно по той причине, что с 1957 года кое-что изменилось. Многие люди уже обзавелись собственными квартирами: постепенно завершалась эпоха коммуналок, в которых так называемый «ответственный съемщик» имел официальную обязанность доносить о поведении жильцов. Уже значительно меньше (а то и вовсе не) боялись визитов иностранца. Правда, я быстро сообразил, что дежурившим у лифтов писательских домов (а туда я наведывался чаще всего) консьержкам с проницательным взглядом лучше всего на вопрос: Вы к кому, молодой человек? – произнести фамилию с такой небрежно московской интонацией, чтобы сойти за местного. Вот так, на всякий случай, чтобы не обогащать сумму информации и толщину досье на моих знакомых (вопрос, удавалось ли это, не чувствовали ли многоопытные тетки во мне сразу иностранца, хотя я не совершал уже фестивальной ошибки и старался внешне не отличаться от обычных посетителей).

Так, полегоньку, складывался мой круг неофициального русского общения. Он стал гораздо полнее, когда я начал регулярно приезжать по частным и семейным приглашениям: тут уж у меня не было никаких официальных обязанностей, масштабы и темпы осуществления моих профессиональных начинаний зависели только от меня. Это дарило чувство упоительного психического комфорта. Я пребывал в самом ядре системы, но – почти – не контактировал с нею. Этажи бюрократии, пирамиды иерархических структур высились где-то надо мной, а я вел частную жизнь. Кружил от дома к дому, рекомендуемый одними людьми следующим. Система рекомендаций соблюдалась неукоснительно. Люди, взаимно доверявшие друг другу, передавали меня из рук в руки. Мне оставалось беречь свою репутацию, чтобы не подвести рекомендателя. Понятно, эта цепочка не была герметично замкнутой. Иногда на пути оказывался нек-то случайный, кто, забрав время, не оставлял хорошего впечатления, другим же, естественно, сам я мог не прийтись по вкусу. В целом, однако, всё протекало довольно гладко. Друзья друзей моих друзей жили не только в главных городах, но и по всему Союзу, и когда я стал ездить по стране, знакомые озаботились тем, чтобы снабжать меня алма-атинскими, ташкентскими и тбилисскими адресами и телефонами.

Вот пример. Я приезжаю в Киев, имея координаты Виктора Некрасова. Звоню: «Виктор Платонович, я такой-то, меня рекомендует А.». – «А.? Да, это наш близкий друг. Как его здоровье? Вы надолго?» – «На неделю». – «Очень хорошо. Завтра я, к сожалению, занят. Позвоните, пожалуйста, послезавтра, и мы обо всем договоримся». Звоню через два дня. «Андрей Иосифович? Рад вас слышать. Вчера как раз звонил А., очень тепло о вас отзывался. Приходите, жду». В этом некрасовском тексте была одна неточность: Виктор Платонович сам позвонил в Москву, чтобы спросить А., тот ли я, за кого себя выдаю. Я знал об этом, и Некрасов был в курсе, что знаю, но мы не чувствовали взаимной неловкости, поскольку речь шла о практике поведения в таком своеобразном государстве, как Союз. Правда, ситуация оказалась не совсем типичной, так как А. должен был раньше связаться с Киевом: обычно всё происходило за моей спиной. Порой я вручал новым знакомым рекомендательные письма.

Эффект был всегда тот же: полное доверие к пришедшему. Кроме всего прочего, этого требовало уважение к рекомендателю.