Поцелуй аиста - [53]
Визгу будет…
Такие разные женщины, столько судеб тут, в одном холле. И каждая сдает дополнительные анализы на тот случай, если вдруг «муж»… Обидно до слез… Может, и не надо никакого мужа? Если вот так, почти официально, мы имеем в виду этот риск? Неверность.
Одна из женщин обернулась, очень внимательно посмотрела на меня.
— Это вы?
— Что именно?
— Это вы квартиру договорились забрать?
Надо было бы наподдать Милке хорошенько. Ногой.
Пришла Фимочка, попросила меня зайти в смотровой кабинет. Э, нет. Я прекрасно помню, что было со мной в смотровом.
— Фимочка! Мне кровь сейчас сдавать! Можно без смотрового?
— Нет, что ты, милая, хорошая! Ты же в роддоме! Это как работа! Здесь нельзя отказываться, если ты не лентяйка! Давай, я за тобой зайду через пятнадцать минут, напомню.
А вот действительно, это же работа! Рожать людей, воспитывать их — это же работа! Почему эта работа не стоит на пьедестале почета работ? Почему всем, кто хотя бы разово спустился в этот забой, не давать медали? Ну, это же очевидно, что это очень сложно, ответственно, страшно, больно, волнительно, а главное — ВАЖНО! И что, по сути, один на один с глобальной проблемой рождения нового человечества остаются молоденькие девочки, испуганные, ничего не понимающие, болтливые, вечно ругающие кого-то… а все отчего? Оттого, что просто невозможно не чувствовать, что это АРХИВАЖНО!
И невозможно не видеть, что к этому относятся как к потоку, к штамповке, к привычности. И эти бедные девочки на краю глобального погружения в кипящую смолу новой жизни трещат о чем попало, суетятся, нервничают, пытаются привлечь к себе внимание всех и сразу, а выходит — пшик. Пш-ш-ш — шампанское за стенами роддома в компании тех, кто сочувствует и забрасывает смс-ками. А мы тут за тебя пьем!»… Да, супер, приятно, но они-то, они здесь, эти девочки… и им надо самим, ни на кого не надеясь, повзрослеть и пережить удивительное и очень важное превращение…
— Ну, милая, идешь?
И мы пошли с Фимочкой сначала на кровь. И она держала мою руку, и гладили, и шептала, и была готова кажется, поцеловать, только бы мне не было так больно и так страшно.
А потом повела меня в смотровой. А меня шатало, я боялась, что снова потеряю сознание, как когда-то… когда я сюда поступила? Кажется, что сто лет назад… Но беременность у человека не длится столько…
В смотровом не было лишних, не было студентов. Вообще никого не было. В последний момент из-за шторы у окна вышла Алина Кирилловна.
— Простите, поливала кактус. Ну, кто это у нас?
— Ким из тринадцатой.
— Ага, поняла. Капельница вам не пошла?
— Не пошла.
— Ложитесь.
Фимочка помогла мне взобраться в кресло-рогатину и ушла.
Ну, лежать нараспашку перед одной женщиной-заведующей совсем не то, что лежать так перед толпой студентов. Это еще терпимо, хоть и странновато. Женщина трогает женщину… Ну, и так далее…
— Так… Не подтекают воды?
— Нет, вроде.
— Смотрите. Будет что-то не так, зовите медсестру.
— А что именно — не так?
— Почувствуете.
Ах, это «почувствуете». И вроде бы все описали умные книги о правилах родов, и все равно ничего не понятно… Ну, значит, будем чувствовать.
Она возилась у меня между ног с какими-то предметами, что-то вставляла, чем-то щелкала. А я все пыталась понять, что я чувствую. По идее, мне должно быть сексуально приятно, ведь так? Она же в том диапазоне работает? А если нет, то на каком основании мне должно быть приятно, если там работает, например, не женщина-врач, а любимый мужчина? Зачем природа все так запутала?
И еще я стала сдуру думать о том, что должна быть какая-то связь между работой Алины Кирилловны, ее нежеланием иметь детей и ее такой коммерческой хваткой, которую она демонстрирует в истории с квартирой.
Конечно, тут перестанешь верить в мужчин и романтику доброты, когда такое количество женских прелестей вокруг.
Все же это особая каста — гинекологи.
Туда надо идти не только с крепкой психикой, но и после конкретной встречи с Девой Марией в реальности или во сне хотя бы. И чтобы Дева Мария лично каждому из них сказала:
— Иди и помогай.
А другие просто не выдержат этой работы.
Фимочка увидела меня, печальную, и ту же сорвалась утешать.
— Ну, что такое, красавица моя? Что?
— Да ничего… Здесь нет кафе, Фимочка? Чтобы посидеть не на свету, а в полумраке, послушать музыку, кефира выпить, подумать о жизни.
— Не, такого нет. Но в ординаторской можно поставить чайник.
Чайник можно было и у нас в палате поставить, он у нас там имелся, и чашки тоже. Но это все равно как дома есть-пить, а хочется же иногда не дома.
И я пошла за Фимочкой в ординаторскую.
На рыжем диванчике валялась куцая подушка. Тот же недоеденный торт в углу.
— Вот тут тортик… Не знаю, будешь такой, нет? А? Красавица? Конфет полный шкаф…
— Нет, тортик не буду. Просто чаю… Зеленого…
— Э, такого не знаю. Вот есть индийский.
— Ну, тогда индийского.
Пока чайник хрипел, пока заваривался индийский чай, я рассматривала Фимочку. Сколько же ей лет? Махонькая, воздушная, морщинистая. А морщины легкие, как на пергаменте, будто Фимочка не имела никакой жировой телесности, а была создана из легких, воспламеняющихся материалов.
