Побежденный. Рассказы - [26]

Успешно преодолев несколько холмиков, где не было оказано никакого сопротивления, быстро продвигавшийся авангард «других» внезапно столкнулся с бдительным охранением «некоторых», и перестрелки удалось избежать просто чудом, поскольку слова пароля, сложную лирическую фразу поэта Кардуччи, никто толком не запомнил. Те, у кого потребовали пароль, забыли его, и спасло их только то, что те, кто требовал, тоже забыли. Собственно говоря, за пароль сошла бы любая стихотворная строка, а тот, у кого хватило глупости выступить с такой прозаической фразой, как «я дворецкий графа», вполне заслуживал пули. Она демонстрировала недостаток воображения, наказуемый в Италии.

Когда во всем разобрались и командиры удалились в заброшенную лачугу, началось совещание.

Важные новости пришли по системе тайного сообщения невесть откуда, но были несомненно верными. Филиграни как командир партизан ручался за их точность. Они гласили, что Гитлер в этот самый день был убит во время конференции и что немецкие войска повсюду взбунтовались.

— Образовано правительство из генералов, — сказал Филиграни. — Наша задача, товарищи, заключается в том, чтобы забыть наши разногласия и решить, каким образом создавшееся положение может пойти на пользу нашим военным действиям. На этом я открываю совещание и прошу вносить любые предложения.

После чего с восхитительной непредвзятостью обратился к Эльвиро Робусто, своему заместителю у кормила управления партизанским отрядом, и попросил его открыть дискуссию. Робусто, одноглазый гигант, сражавшийся в рядах гарибальдийцев в Испании, начал речь, которую Филиграни тщательно отредактировал два часа назад.

— Товарищи, солдаты, друзья, я как заместитель командира ударной партизанской бригады считаю, что немцы, уже деморализованные и находящиеся в состоянии крайнего смятения по всей нашей священной Италии, завтра утром, то есть сегодня утром, не смогут противостоять нашему натиску и что поэтому нам нужно атаковать их под открытым небом всеми имеющимися у нас средствами, увенчать таким образом итальянское оружие еще одной славной победой и опередить англо-американские войска, которые прибудут со временем и заявят, что освободили нас. Товарищи, я считаю, что район Сан-Рокко аль Монте может и должен быть освобожден итальянцами. Вперед, к общей победе.

— Полковник? — произнес Филиграни.

Старый Плюмаж был роялистом. Это означало не какую-то глубокую привязанность к правящему монарху, а глубокое почтение к святыне своего мундира.

— Среди суждений, которые я почерпнул в Капоретто, а затем в Витторио Венето, есть такие: «Pazienza, sempre pazienza»[26]. «Не показывай своих карт, пока не знаешь их сам»; «Когда испытываешь искушение наступать, задай себе вопрос, не благоразумнее ли сперва отступить, и наоборот, разумеется». Он сказал это и уставился на Филиграни и Валь ди Сарата; в глазах его светилась любовь, та солдатская любовь, которая легко переходит в жестокость. — Когда я поглядел на наших людей, — продолжал он, — в моем сердце поднялась волна гордости, которую могу назвать только отцовской. Простите меня, я значительно старше вас.

Наступила подобающая благоговейная пауза, во время которой Старый Плюмаж утер платком сухие глаза.

— И я сказал себе, — продолжал он хриплым голосом, дрожавшим от овладевшего им чувства, — сказал, не прольется ли по прихоти кого-то из командиров добрая, горячая кровь; не окажется ли весть о смерти нашего злейшего врага Адольфо Гитлера преждевременной или хитростью с целью заманить нас в ловушку? Синьоры, синьоры, будем осторожны, осторожны и осмотрительны, и когда пробьет час, пусть каждый будет на своем посту! Тогда мы пойдем вперед под знаменами, которые павшие обессмертили своей жертвой и которые живые увековечат своей сверхъестественной храбростью!

Трудно было удержаться от аплодисментов, но Филиграни был несколько отдален от жизни своими скучными убеждениями.

— Граф? — произнес он.

— Полагаю, — ответил тот, — что, если люди говорят о необходимости дожидаться, когда пробьет час, они на самом деле рекомендуют вступить в битву, когда исход ее будет уже решен. Они, в сущности, предлагают: «Давайте подождем, когда пробьет час, подождем, чтобы после этого протекло изрядное количество времени, а потом с радостными кликами захватим то, что уже захвачено».

И подавил вспышку возмущения величественным жестом.

— Я говорю, опираясь на авторитет своих предков, находившихся у власти десять веков. Меня неизменно вдохновляют интимные записки Лодовико Первого и политические сонеты Эрменеджильо дельи Окки Бруни, как вам всем известно, моего предка со стороны оплакиваемой матери. Могу сказать, что в основе нашего национального духа лежит реагирование, а не инициатива — в том, что касается военных дел, разумеется. Мы — нация личностей. В мирное время это имеет свои достоинства. Благодаря этому мы дали миру художников, поэтов, архитекторов, механиков, исследователей, каких нет ни у одной другой нации. Однако во время войны это оборачивается недостатками. Мы по-прежнему порождаем блистательных героев, которые идут на смерть, ведя к цели торпеду, и в других отчаянных одиночных операциях. Однако когда мы в массе, блистательности у нас, откровенно говоря, нет. У любой нации есть какие-то слабости. Нашей слабостью является тот прискорбный факт, что, когда итальянцев много, они успешнее сражаются друг с другом, чем с противником. Поэтому меня не удивляет, что в столь блестящей операции жертвой оказался мой дворецкий. В свете этого достижения я ратую за еще большую осторожность, чем полковник Гаретта. Я ратую за немедленное определение этого героического часа, который пробьет, едва первые войска союзников пройдут через деревню. Давайте будем такими же расчетливыми, как на протяжении всей истории; давайте одержим победу, когда всякая возможность поражения будет устранена менее хитроумными союзниками.