Побеждая — оглянись - [53]

Когда повернулись к Бьёрнову вестнику, то увидели, что тот, усталый, спит, сидя на лаве, свесив голову на грудь.

Усмехнулся Тать:

— Свей молод. Свей не любит слушать скучных родословных. Ему и невдомёк, что, зная прошлое, можно с уверенностью предвидеть грядущее.

Бож тронул свея за плечо, сказал:

— Бьёрну передашь, что встречен он будет и принят, как при Келагасте. А мимо проедет, обиду нанесёт. Ещё скажешь, что Бож-рикс лучшего коня готовит, навстречу конунгу выезжает.

Кивнул свей, надел шлем, поднялся с лавы. Но задержал его Тать, спросил:

— Скажи, долго ли шли к нам?

Ответил Бьёрнов человек:

— Первый раз иду, не могу сравнить. Но шли мы через Бьярмаланд к Нево-озеру. Оттуда вверх по Волхово-реке к Илмерю, тому, что ещё «широким разливом» зовут, или «поросшим камышом», или «бурным, делающим погоду». Дальше — вверх по реке Ловоти да через волоки в верховья Данпа[61]. И вниз по Данпу шли через летты.

— А летты что? Не грозят?

— Стоят на берегах, смотрят.

Глава 17

осле всего пришёл Бож к Дейне Лебеди. Она ему говорит:

— Вижу, невредим вернулся. Не дремлют девы-сестрицы, обещанное исполняют, не сужают круг твоих лет... Подними, сын, голову. И увидишь, что витают они над тобой. Только ты и увидишь!

Не поднял головы Бож:

— Твоим ожиданием жив! А девы-сестрицы, о коих говоришь, призрачны. Как ни старался я, не сумел их увидеть прежде. Не увижу и теперь. Ты меня бережёшь. Лишь твоя забота мне Берегиня.

Испугалась Дейна, зажала ему ладонью рот:

— Не гневи сестриц, не думай о них плохо. Много я отдала им за тебя бессонных ночей. Мал был Бож, в рукаве умещался; бобровая шапка бывала ему колыбелью, но, крохотный, многим большим и сильным дорогу преградил. Остался жить! Чьими заботами? Нет, не слезами Лебеди и не правдой Татевой, а любовью трёх сестриц, принявших твою колыбель из моих рук. Славно они потрудились? Видишь? Время прошло, а я и не заметила, как ты высок стал. Одни плечи тебе покрыть — никаких рукавов не хватит. До лица сына своего не может дотянуться Дейна, а дотянется, так удивится — колется у сына борода.

Улыбнулся рикс, склонился ниже, сказал:

— Глаза твои! Вот эти глаза меня оберегают. Я их в битве вижу, из них силы черпаю. Что сестрицы?

Испугалась Лебедь, не позволила Божу говорить. Дала ему хлеб, сыр и ковш воды.

— Сыр быстро съешь, хлеб съешь медленно. Водицу же, не отрываясь от края ковша, выпей всю сразу. Целый вечер я её для тебя готовила. На порог не оглядывайся, ехать не спеши. Утром будет готов тебе конь. Утром сама тебе седло подберу и зашепчу стремена. Свой волос привяжу к уздечке, ты не срывай. Конский волос положу под камень у порога, о том молчи. Да будет лёгким твой путь, да будет скорым твоё возвращение!

И отломил рикс от сыра кусочек, также и от хлеба. Уставшему какая еда? Но всю наговорную водицу он выпил из серебряного ковша. И сразу ощутил тяжесть в теле. Закружилась, затуманилась голова. Всё поплыло перед глазами. Смазались очертания сводов и стен. И лицо Дейны, стоящей рядом, провалилось в серую глубину. Чистое зарябило, ясное замутилось. Чьи-то сильные руки положили рикса на ложе. И тогда ушла из тела тяжесть, сменилась не испытанной до сих пор лёгкостью.

«В чёрной суме твои невзгоды унесу, а ветер выдует их из сумы...»

Кто это сказал? Прислушался Бож...

...Видимо, где-то рядом разгулялись игрища, от них доносились весёлые крики и топот ног. Что-то не поделили, громко спорили дети.

Вот увидел рикс, что лежит он посреди трёх хороводов, посреди трёх цветов: белого, серого и голубого. Внутренний хоровод — белый, средний — серый, внешний — голубой. В разные одежды одеты девы, но все они одну песню поют. Древнюю, но не слышанную ранее. И из песни запомнились Божу такие слова:

Три неба в нём и три земли простёрлось

внизу всего их будет трижды на шесть

и сотворил царь Варуна на небе

себе золотую качелъ для блеска...[62]

Песнь прервалась словами, долетевшими от игрищ:

Их Солнце светило,

На высоких лежало Холмах!

Тогда рассыпались хороводы и по одной деве из каждого подошли к риксу: в белом, сером и голубом. И это были три призрачные сестрины! Бож их сразу узнал, хотя прежде, как ни старался, увидеть не мог. Рядом зазвучали струны цитры. Тихонько сначала как будто зашелестели, потом всё громче, громче, серебристей...

Сказали богини судьбы:

— Ты нас обидел, Бож, своим неверием. Ты не думал о нас плохо, но и не верил в нас. А ведь это мы, знай, уже двадцать лет отводим от тебя стрелы, раскалываем мечи, нацеленные на тебя, ломаем брошенные в тебя копья. Мы крепим твой щит, лишаем разума твоих врагов. Это не слёзы Лебеди и не Татевы правды-премудрости тебя берегут!

Не ответил рикс. Что было ответить? Лишь смотрел на сестриц и удивлялся, видя, как они между собой схожи. Одно различие — одежды у них трёх цветов.

Сели девы возле него. Уже не слышны были игрища и не спорили малые дети, не водили красавицы хороводов. Яблоневый сад щедро осыпался яблоками. И Бож подумал, что ещё рано яблокам быть, ведь даже не цвели яблони.

Урд-сестрица ноги его омыла водой из родника, сказала:

— Ты наш!

Средняя, Верданди-сестра, прикосновением пальцев остановила риксово сердце, сказала: