Побеждая — оглянись - [25]

Риксовым подборышем прозвали того югра, что Бож подраненного из сечи вынес и в Веселинове оставил. Но вскоре через лечьц-старух и челядь дознались: есть имя у него — Сампса. И рождён он был девой югорской на красивой поляне в лесу. Потому-то и имя такое дано. Тоже, как предок, сын поляны. И, как у прежнего Сампсы, волосы его белым-белы, сини глаза, словно ясное небо над лесом, пальцы тонки-длинны, как у лесного Ручья, который музыку на камешках и порожках играет, который нежной песнью тешит слух пастушков, а перед приходом зимы грустную песню поёт вслед улетающим птицам. Только у Ручья ноготки на пальцах голубые и кружевом пены окаймлены, а у Сампсы-песнопевца так же чисты, но розовы. И тонок Сампса, подобно ручью, и тих в речах. Но если запоёт, то далеко песнь слышна, голос его высок.

Свей, побратимы Хадгара, которые всю жизнь по чужим землям ходили и потому много видели, на Сампсу глядя, удивлялись, говорили югровым князьям:

— Откуда ваш скальд? Откуда ваш сплетатель песен[27]? Не из Бьярмаланда[28]? Там среди феннов мы много похожих встречали.

А грозноликий Хадгар югре так сказал:

— Заберу у вас скальда. В Ландии моей он больше надобен, чем в ваших тёмных лесах. Кто его здесь слышит? Человек с тёмным сердцем услышит ли светлую песнь? И нужна ли песнь вашему толстошкурому зубру? А у меня будет драпы[29] слагать в честь конунгов. Хадгар из него второго Торгрима сделает. По всему видно!

Молчали князьки, не хотели терять песнопевца, но и свею своенравному боялись возразить.

Так и водил за собой Сампсу славный конунг, так и в сечу с антами его втянул. И песнопевец юный, в деле воинском не искушённый, возле самого Хадгара ранен был риксом Божем.

— Изойди, утомись, боль! — едва слышным шёпотом заговаривали лечьцы. — Изойди и на листья ляг. Листья сожжём. Свербеть краям, разойтись краснице, в хвосте у гнедой кобылы ей в поле унестись... Живица, живица, пристань-присохни, руду уйми. Загасни, Огонь!..

На широкую лаву, на верный наговорный сучок садили лечьцы Сампсу. И над головой у него творили волшбу. И отпаивали страдающего травами. Брали отвары, брали настои. Сосновую хвою в ступе толкли, заливали росами. Потом сухие корни аира растирали в порошок. Лист дубовый парили, пережигали липу, мяли берёзовые почки. Смешивали масло и пчелиный воск... Всё с оглядкой делали, от недоброго отмахивались. Жёлтый камень, лунный свет клали у порога.

Вскоре совсем сошла боль, унялась краспица, стал песнопевец потихоньку крепнуть. И тогда упросил он старух-лечьц вернуть ему кантеле. Согласились старухи. Но недолго слушали игру Сампсы. Покачали головами, сказали:

— Ловок ты да горазд струны дёргать. А какой от этого прок? С этого звона сыт не будешь! Пальцы заболят — струн-то вона сколько! Благочестивый муж должен дело знать — пашенку пахать, железо ковать, горшки лепить, срубы ставить...

Так сказали мудрые лечьцы и ушли. А песен не поняли. Зато челядинки и прислужные девы стали чаще приходить. Не боялись того, что бранятся на них лечьцы. Садились девы возле Сампсы, вишенкой-яблочком его угощали, гребнем самшитовым волосы ему расчёсывали и югорские руны слушали об Айно-деве.

— Тяжко ей, тяжко, несчастной, — понимали челядинки, утирали слёзы.

А прислужные девы иначе поворачивали:

— Так ли уж плох старик Вяйнё? Волшебство мог вершить, постиг премудрость, знатен был. Зря плакала Айно, напрасно печалилась. Иной старик лучше молодого.

Пряча кантеле, Сампса девам про Каммо-ужас говорил и про дом Калмы-смерти. А девы не пугались, знали сказки и пострашнее. Про Огневержца на болоте слышал ли, югр? А великанов в лесу не видел?.. На болотах Космачи сидят, шевелятся, на кочки похожи. За кочки и принимают их; ногой ступят, а Космачи и тянут человека в самую бездну. Так и на тропах волшебные корни-притворщики лежат; ногу охватят злой петлёй и в подземелья несчастного влекут; а как окаменеет в земле человек, раскалывают его на куски и разбрасывают по округе. Встречал ли каменные головы в лесу, югр?.. А про Житеня не сказывали тебе жнецы? Идёшь по полю, не оступись, не примни колоски, не то ухватит за ногу рыжебородый Житень, ногу и оторвёт... И про Навьев не слышал, являющихся по ночам и вдыхающих болезни? Не слышал про Полевика, что, как сама земля, чёрен и наг, что меняет лица, что быстр, как ветер, и неуловим, как искра?.. Ох, много могли поведать девы!

Про рикса Божа так сказывали:

— Сын ведьмачки, сам ведьмак. Боимся его, но и тянет нас к нему. Слышали, как вельможные его обсуждают. Не берут Божа ни огонь, ни вода, ни петля, ни камень. И железо его не ранит. Валькирией будто заговорён рикс. Смел, никого не боится. Ни одна лечьца не видела на нём царапины. Ни один ведун не может сказать, отчего Бож умрёт. Видно, от старости. А годы долгие пророчил ему Вещий, хотя говорилось встарь, что Келагаста он не переживёт. Наговор Лебеди рикса хранит. Поверь, Сампса-югр!

И челядинки молву вспоминали:

— Вельможные не могут рикса извести. Стрелу в него однажды пускали, но отскочила та стрела от льняной рубахи, будто от кольчуги. Не зная о ямах-ловушках, обходит их Бож, а нарочитые вместо него попадаются в ямы те. Чёлн, говорят, утонет под риксом, а он до берега по воде идёт, словно по мостку. И волны его не качают.