Побег - [9]

Этого Жанна перенести не могла. Толбот издевается над ней, он собирается унизить ее, превратив в свою послушную вещь! В свою рабыню! За фотографирование обнаженной (и еще неизвестно, только ли фотографирование) она получит только уроки непонятного немецкого языка, и только за безраздельное удовлетворение его сексуальных желаний, очевидно, может рассчитывать на благополучный экзамен.

На лице ее показались слезы, и она выбежала из кабинета. Все подонки, все! Этажом ниже она остановилась ненадолго и попыталась прийти в себя. Она вырвала из блокнота листок и тщательно записала беспардонное предложение профессора, обрисовав заодно ситуацию, в которой оказалась. На психологических курсах она слышала, что письменное изложение неприятностей может облегчить боль. Однако, будучи зафиксированной, ситуация не только не отпустила ее, но стала жечь еще сильнее. Опять полились слезы. Университет! Так вот ты каков, храм знаний! Кому же тогда жаловаться, если сам храм проникнут ложью и грязью? Попробуй пожалуйся! Эти профессора всегда защитят друг друга! Как и у врачей, у них взаимоподдержка — дело чести!

Скомкав в кулаке записку, она, плохо соображая от душевной горечи, побрела дальше и неведомо каким образом оказалась у старинной башни, торчавшей за факультетом кибернетики. Когда строили комплекс зданий университета, то башню сохранили, по-борунски соблюдая уважение к старине. Но в данном случае лучше бы строители ее срыли до основания! Называлась она Башней Слез, и в старину девушка, если ее собирались выдать замуж за какого-нибудь противного и нелюбимого жениха, бросалась оттуда вниз, расставаясь с жизнью. Сто девушек, пожалуй, не набралось бы за семь веков существования Башни, но десяток определенно насчитывался. Туфельки Жанны без остановки отсчитали все 143 ступеньки, которые вели на верхнюю площадку. Но там она пошла далее. Ни разу не остановившись, а только плача и плача, она перешагнула через перила и распласталась у основания Башни, разбившись насмерть.

К профессору полицейские пришли тем же вечером. Узнав, что случилось, он по-настоящему тронулся и на все вопросы отвечал «да», не понимая, о чем его, собственно, спрашивают. Но до ареста дело не дошло, хотя он и предполагался. Той же ночью Толбот забрался на Башню Слез и бросился вниз, вослед своей милой дриаде.

С тех пор в университете преподаватели с большой неохотой подходят к студенткам ближе чем на полтора метра. Если же приходится давать студентке консультацию, то дверь кабинета, согласно секретному предписанию ректора, открыта нараспашку.

5

Катя уже в общих чертах знала эту историю, и пересказ Олега не вызвал у нее печали.

— Вы не похожи ни на сексуального террориста, ни на любителя античности. Кроме того, Толбот и Жанна — борунцы. Но вы же не борунец. И я не борунка. Мне кажется иногда, что они не чувствуют свободы. То есть у борунцев она даже и есть, но они не ощущают ее и не имеют вкуса к ней. Они в плену условностей и предписаний. А мы гораздо свободнее их и бесстрашнее, мы знаем вкус свободы, потому что мы слишком долго жили в рабстве.

Олег вздрогнул. Слова о свободе пробудили в нем страх номер два, точнее, не страх, а опасение, которое, впрочем, тоже его достаточно сковывало. С тех пор как он начал пытаться освободиться от воли автора, у него не проходило ощущение, что все, что он делает по авторскому слову, то есть по ходу развития сюжета, неверно, — в смысле это не его, не Олегово, а грубовато навязано ему все более распоясывающимся писателем. Вот что пугало его в отношениях с Катей: он не был уверен, сердце ли его это увлечено, или же он встречается с нею по долгу литературного героя, повинуясь влекущей вперед авторской строке?

Катя на самом деле ему нравилась. Но от этого все было только хуже. Приходилось решать вопрос, подлинно ли его чувство или он проявляет его в рамках жизни персонажа. Это превращало влюбленность Олега в кошмар, беспрерывно заставляя сомневаться в себе, искренен он или не искренен. Но еще и третий страшок добавлялся тут, совсем уже диковатый: не готов был Олег проявлять свои чувства напоказ, — будь они подлинные или даже навязанные ему. Контролирующее авторское око чудилось ему всегда и везде, и он просто ужасался, представляя себе, что его с Катей поцелуи будут описаны и мотивированы. А еще и самих поцелуев-то нет!

Официантка принесла два бокала красного вина.

— Почему? — спросил Олег. — Я не понимаю.

Может быть, это было неплохо, но он не заказывал.

— Это просьба господина за тем столиком — официантка деликатно посмотрела на бритого.

Тот уже поднимал свой бокал вверх и слегка кланялся. Олег и Катя подняли бокалы в ответ и отпили.

— Я знаю, что нравлюсь вам, Олег, — наконец ответила Катя. — Я приглашаю вас в гости завтра, на чашку чая. В семь часов.

Она хотела еще что-то сказать, но в это время бритый, улыбаясь, подошел к ним. Было бы невежливо не пригласить его за их столик.

Он с удовольствием уселся и стал напористо спрашивать:

— Неплохое вино, правда? Это «Каберне Шираз» из Австралии. Вы не борунцы? Откуда вы, господа?

Бритый Кате был почему-то неприятен, и она заторопилась. Но немедленно уйти было неприлично. Она достала ручку и стала что-то чертить на салфетке.