Побег - [8]

Конечно, идеи и факты существуют всегда. Но во времена фактов обычно происходит так, что несколько фактов, после тщательного рассмотрения, порождают одну идею. Во времена идей, как правило, картина становится другой: каждый факт порождает добрый десяток идей.

Поскольку в нынешнее время в науке господствуют идеи, то профессор Толбот с его многочисленными фактами был не очень популярен. Но те, кто записался на его курс, вынуждены были с этим мириться и с горем пополам сдавать занудный экзамен.

Жанна была симпатичным, робким существом не без способностей. Но зачем она выбрала курс профессора Толбота по немецкой литературе, никому неизвестно. Зачем ей понадобился мятущийся Гельдерлин? А если добавить, что Толбот требовал читать немецкую литературу на немецком же языке, то даже Томас Манн, знаете ли, не каждому окажется по силам. Не говоря уже об Иоганне Вольфганге Фридрихе Гете.

Жанна немецкий язык, мягко говоря, не очень любила, поэтому он (в, сущности, абсолютно не виноватый) сыграл в этой драме некую зловещую роль. С немцами всегда так! Мечтательные, чуть-чуть наивные, они постоянно вляпываются в какие-то жуткие истории, вплоть до того что вдруг пригвождаются к позорному столбу в качестве чумы двадцатого века.

Помимо немецкого языка, другая причина драмы заключалась в том, что Жанна профессору Толботу нравилась. Что тут темнить! Чем-то она отвечала дремлющему в его душе идеалу борунской красавицы. Первая и единственная Толботова жена ничему такому не отвечала. Она ушла от супруга давным-давно, не вынеся царящей в доме германской атмосферы, которая заключалась, в частности, в огромном количестве музыки Генделя, проникавшей даже в кухню.

Жанна нравилась Толботу, это правда. Но в этом заключалась единственная его вина. Иначе говоря, хотя она ему нравилась, но он к ней не приставал! Да, не приставал! Завкафедрой повторил это слово дважды, с каким-то пафосом, снова вызвав уважение Олега знанием тонкостей русской речи.

Толбот черпал в Жанне вдохновение, смотря на нее на лекциях то от стола, то от окна, то со стула, на который он вспрыгивал, рассказывая о периоде «Штурм унд Дранг». Что-то эллинское видел он в ней, что-то от пугливой дриады, случайно попавшей в цивилизованный мир.

Однако несмотря на эти завораживающие реминисценции, он никак не мог поставить ей положительную оценку на экзамене, потому что она катастрофически не знала немецкого и, следовательно, доподлинно не могла оценить даже очевидную музыку первой строчки гейневской «Лорелеи»: «Ich weiss nicht, was soll es bedeuten, dass ich so traurig bin»[1].

Стоит отметить, что незнание Жанной немецкого еще не говорит, что она была тупа. Она всерьез восхищалась графикой Пикассо, а из писателей предпочитала французов. Кроме того, она обостренно чувствовала социальную несправедливость.

Шла середина семестра. Жанна никакого доклада еще не сделала и темы для курсовой работы еще не выбирала. Толботу ничего не оставалось, как вызвать неорганизованную студентку в свой кабинет, чтобы как-то воздействовать на нее. Он начал предлагать ей самые заманчивые темы: «Античность и Гете», «Античность и немецкие романтики», надеясь, что, окунувшись в греческую мифологию, она сама натолкнется на мысль, что она — дриада, вдруг попавшая в современность.

Однако Жанна отказывалась и просила тему попроще. Что-нибудь вроде «Гюнтер Грасс в переводах на борунский». Толбот такие примитивные ходы отвергал (хотя чуть было не предложил сгоряча тему «Античность и Гюнтер Грасс», чем мог приятно удивить современного прозаика), и у чувствительной девушки появилось ощущение, что к ней придираются. Однажды, во время одного из толботовских занудных пассажей ей показалось, что у нее на коленке лопнула нить на зеленых колготках. С борунскими колготками это бывает редко, но все же бывает, и поэтому Жанна, расстроившись, совершенно забылась и стала потихоньку поднимать и без того короткую юбочку, чтобы рассмотреть, каких границ достигло бедствие. Вдруг она, сидящая в кресле, заметила отчаянный взгляд Толбота, уставленный на ее превосходные ноги. Она вспыхнула и вскоре попрощалась. Но пришлось приходить снова, от экзамена-то никуда не денешься.

Жанна поняла, что тот взгляд был не единственный. Но вместо того чтобы прийти к мысли, что все это оттого, что она похожа на дриаду, она сделала вывод, что становится жертвой сексуального террора. Жанна теперь являлась к Толботу наэлектризованной и все время ожидала, что он на нее набросится.

Профессор, наверно, и действительно начал доходить до безумия от ее чудесной фигурки и почти полного непонимания немецкой литературы. Иначе нечем объяснить ту дикую фразу, с которой он однажды обратился к Жанне:

— Сейчас еще около трех часов. Не могли бы вы съездить со мною в лес?

«Вот оно! — сердечко дернулось Жанны. — Значит, правда! Вот как, значит, достаются экзамены!»

— Зачем? — спросила она с достоинством.

— Мне нужно снять вас обнаженную среди деревьев.

— И тогда вы поставите мне хорошую оценку? — злобно-иронически спросила она.

— Ну что вы... Это нужно заслужить. Давайте лучше я предложу вам другое: с понедельника я начну заниматься с вами немецким языком.