Побег - [47]

Олег понял теперь также, что он совершенно напрасно волновался, будто бы фальшивит в этой любви, оттого что она совершилась по авторской воле. Автору и не снилось, что Катя так наполнит Олегово сердце, что роман закачается, словно при землетрясении. Чувство Олега было чистой правдой, но почему-то это стало ясным только теперь, перед Катиным отъездом. И теперь Олег не знал, как жить без этого чувства, когда Катя уедет, потому что ходить медленнее, чем он ходит сейчас, смотреть на мир по-старому вяло и вообще утратить ясность понимания от грозящего ему недостатка воздуха было невмоготу. Задушить же чувство любви самому, как рекомендует настоящему мужчине в такую минуту общественное мнение, уже не удастся: слишком оно стало огромным. От самой мысли о том, что имеется и такая перспектива: задушить ни в чем не повинное чувство — стало еще горше.

Катя растерянно смотрела на Олега и с милой женской отзывчивостью тут же заплакала.

— Ты меня так любишь? Ты плачешь? — всхлипывала она. — Не плачь. Все будет хорошо! Я скоро приеду.

Олег, оказывается, действительно плакал, и Катины слова, конечно, не могли его остановить. Он знал, что они были неправдой. Катя не обманывала его, она говорила вполне искренне, потому что ей было жалко Олега и потому что сама она хотела скоро приехать опять. Но ей и не приходило в голову прямо сейчас отказаться от мысли уехать, — она пообещала вернуться немного позже, так как хотела обязательно побыть в Сегеде, ощутить свои корни, встретиться с мужем. Она поймет, что там ее дом, — там, где под синим небом в золотой жаре в саду созревает виноград, — а не здесь, где под серым небом в сыром тумане прячет в листве свои твердые плоды орешник.

— Не уезжай, — все-таки попросил он.

— Родители ждут, я им уже позвонила, — сказала она, тактично не упоминая о муже.

Автор все-таки виноват перед ними! Зачем он познакомил их, не поленился съездить в Сегед, выписал в Борунию Катю? Зачем вообще он подыграл этой любви, которая оказалась чересчур старомодной и сентиментальной? Конечно, чувство это достойное и масштабы его удивительны, но в конце концов получилось, что оно совершенно никому не нужно. Вот пример одного из коварных свойств разлуки, пропади она пропадом! Даже сами те, кто влюбился, не знают, что делать с любовью в минуту расставания. Как быть дальше? Жить с этим чувством нельзя, а убивать жалко, даже если хватило бы сил. Почему так все наперекосяк устроено сочинителем? После разлуки любовь окажется в пустоте, как одинокая птица в безмерном пространстве. Она не выживет, если не будешь кормить ее собой, отрезать от себя куски мяса и бросать в ее раскрытый серебряный клюв, чтобы она несла тебя дальше на своих нежных крыльях. И так будет длиться, пока кто-то из вас не умрет от истощения: любовь или ты.

Олегу мерещились какие-то долгие бессонные ночи, больничная койка, медсестра с таблетками и горько-терпкой микстурой, постепенно располагающей к равнодушно-философскому настроению. А потом в самой далекой дали увидел он какого-то старика (неужели это он сам?), которому вдруг вспомнилась разлука со своей любимой и который благодарил и проклинал свое безумное чувство.

— Я приеду, — плакала Катя. — Я напишу тебе.

Они держались за руки, и ей передавалось все то, из-за чего мучился Олег, и она рыдала все горше и горше. Люди вокруг то ли по деликатности, то ли в силу собственной эмоциональной нагрузки не обращали на них никакого внимания.

Олег и Катя смотрели в пол (так плакать было удобнее, потому что слезы не текли по щекам на одежду, а падали прямо на линолеум), пока в их поле зрения не возникли желтые резиновые сапоги. Уборщица стояла рядом с ними, подбоченясь, и говорила:

— Пересядьте, пожалуйста, на другой диванчик.

А когда они пересели, подкатила красную машинку для мытья полов и тихо ворчала:

— Ни стыда, ни совести! Сколько нарыдали.

По радио повторили, что уже идет регистрация билетов на Будапешт. Прижавшись напоследок мокрой щекою к Олеговому лицу, Катя пошла к таможенному досмотру. Она становилась все меньше и пропала в толпе у стойки регистрации. Чуть согнувшись, Олег пошел к выходу.

24

Позвонил автор. Голос у него оказался тихий, но твердый. Он назначил встречу сегодня же, в четыре часа, в знакомом Олегу ресторане «Золотая поджарка». На втором этаже, объяснил он, имеются кабинеты, он будет в кабинете номер пять. Сухо добавил:

— Остерегайтесь слежки, — и повесил трубку.

Легко сказать! Школьный учитель, химик, Олег разбирался в слежке так же, как в борунском языке. То есть никак. Пока шел к автобусной остановке, вел себя беспомощно, вопросительно оглядывался на прохожих: злодей или не злодей. По-настоящему светлой идеей было не брать такси, а добираться до ресторана на метро, поскольку единственный известный ему кандидат в преследователи разъезжал на «Жигулях» и на них прекрасно мог преследовать любое такси.

В метро Олег от волнения проехал свою станцию, а потом похвалил себя за это. Уже нарочно пересел на совершенно ненужную линию и, дав гигантский крюк, наконец перестал опасаться погони.

Итак, он ехал к самому господину автору. Олег нервничал, но страха перед встречей не испытывал. В конце концов они люди, а люди всегда могут договориться между собою, обсудить недоразумения, прийти к компромиссу. Олег представлял себе автора в легком летнем пиджаке, джинсах, с короткой седой бородкой, как говорила Катя. Так выходило и по самой книге, в которой чувствовалась некоторая претензия, не всегда, впрочем, отчетливая и оборачивающаяся вследствие этого пустой претенциозностью.