Побег - [46]

— Знаю! — воскликнул господин инспектор. — Знаю, что нам нужно! Поехали!

Объяснив свой план врачу, он попросил машину «скорой помощи» и двух санитаров. Сам поехал впереди, показывая дорогу. Небольшая кавалькада двигалась в направлении Энергетического университета.

Дело в том, что при университете имелся исследовательский институт, который занимался созданием искусственных молний. Институт достиг неплохих успехов, хотя, конечно, по сравнению с небесным гневом его продукты выглядели капризным детским писком.

Санитары повезли носилки на колесиках в Главную лабораторию молний. Она представляла собой огромный зал. В нем с двух сторон сходились навстречу друг к другу металлические мачты с толстыми проводами и пузатыми белыми изоляторами. Посередине зала между мачтами было пустое пространство. Туда и отправил инспектор санитаров с носилками.

— Вы что, с ума сошли? — наперерез им бросился лаборант.

Господин инспектор небрежно показал служебное удостоверение и произнес загадочные слова:

— Следственный эксперимент.

И раздраженно добавил:

— Пожалуйста, побыстрее приготовьте молнию!

Носилки с Геннадием были помещены точно в центре. Более того, по требованию господина инспектора лаборант даже приподнял их с помощью особого подъемника.

Бедный Геннадий, так много времени проведший среди бытовых электроприборов, сейчас сам попал внутрь огромного и опасного электрического устройства.

Вскоре между ближайшими друг к другу мачтами появилась на один миг ярчайшая и толстая, как лохматый корабельный канат, молния, которая чуть не ослепила бедных медиков и господина инспектора. Причиной тому была не только сама молния, но и слегка обиженный лаборант, который нарочно не предложил инспектору и медикам запасных темных очков. Молния сопровождалась немедленным громом наподобие выстрела из танкового орудия, так что непрошеные гости к тому же немного оглохли. О том, что нужно было надеть защитные наушники, их тоже не предупредили.

Если бы Геннадий был реальным физическим объектом, его бы, конечно, испепелило на месте. К его счастью, он был персонажем (на что, как теперь оказалось, напрасно обижался тогда в ресторане). Бедный горемыка остался совершенно невредимым. Однако он по-прежнему не шевелился и ни на кого из присутствующих не реагировал. Пришлось везти его обратно в Институт психических отклонений и там и оставить. Господин инспектор был недоволен и даже взбешен.

Он колесил на своих «Жигулях» по Петербургу в поисках утраченного хладнокровия. Когда сверкнула молния и прогремел гром, господин инспектор втайне понадеялся, что этот удар хоть немного ощутит сам автор, — может, голова у него заболит или душа заноет. И тогда он поймет, что Геннадия надо возвращать в повествование. Но толстокожий автор, похоже, ничего не заметил.

Следовало изыскивать другие способы воздействовать на сочинителя. Нужно было как-то его заманивать сюда, в роман.

23

Утром к Олегу постучали. Это была Катя. Она сказала:

— Сегодня вечером я улетаю.

— Зачем? Ты же понимаешь, что произошла ошибка. Это была невеста Стерна. И вообще: что ты будешь делать там, в Борунии, одна?

— Я улетаю в Будапешт.

— Это я тебя обидел?

— Как ты можешь так говорить? Вчерашний случай не причина. Хотя это было поучительно: я поняла, что всегда буду ревновать тебя к русским женщинам. Я решила, что мне нужно пожить тихонько в Венгрии и все обдумать.

— Значит, это все-таки я виноват!

Катя обняла его в знак отрицания.

Она попросила проводить ее, хотя просить было незачем. Через несколько часов они сидели в Пулково-2 на диванчике. Расставание было дурацким и каким-то бессмысленным. Во всяком случае Олег смысла его не понимал. Все равно в Борунии они с Катей опять встретятся.

Он посмотрел на спокойную Катю, рассматривавшую свои руки, и неожиданно понял, что теряет ее навсегда.

Отъезд был настолько неотвратим, что слова казались слабыми, а поцелуи неуместными. Олег только взял Катю за руку.

Хотя уже давно говорится о расставаниях как о трудных, но благотворных для человека событиях, — существует даже теория, рассматривающая разлуку исключительно как источник вдохновения с обширными примерами из жизни Данте, Петрарки, а также пациентов Зигмунда Фрейда, — но имеются все же некоторые черты в этом явлении, которые, извините, заставляют рассматривать его как дело горькое и отвратительное.

На Олега стремительно надвигалась тоска, оттого что ему открывались простые вещи, которых он раньше не замечал. Оказывается, его жизнь уже давно была наполнена чувством к Кате, как парус надувается невидимым ветром. Он двигался стремительнее, чем раньше, видел яснее и глубже с того момента, когда повстречался с венгеркой. Кто знает, если бы он не встретил Катю, он, может быть, и не догадался бы, что он персонаж, и не стал бы искать для себя в жизни свободы и смысла.

Однако чувство к ней, однажды возникнув, стало казаться просто свойством самой жизни, и его изначальная связь с Катей позабылась. Она снова ощутилась только теперь, когда Катя собирается уезжать и чудесное наполнение жизни, прозрачное, как воздух, вот-вот исчезнет.

Он сам виноват, что забыл об этой связи. В первые дни он думал о Кате каждую секунду. Но это мешало сосредоточиться, например, в разговорах с заведующим кафедрой или даже с Ольгой. Тогда Олег приспособился прятать временно мысль о Кате в какие-то другие мысли и действия. Наконец наступило время, когда он увлекся разгадками тайн повествования, стал опасаться различных подвохов от автора, запутываться в его хитростях. Вот тогда он забыл по-настоящему тот первый миг, с которого началось Катино присутствие в его жизни и ее невидимое влияние.