Побег аферистки - [104]

— Какой дом? — заплакала женщина. — Там даже сарая не осталось. Все сожгли, изверги. Даже мои травы. А я ж их так тщательно собирала и сушила, так старалась! Что же я теперь буду делать…

— Поехали, поехали! Забудьте о том селе. У нас, слава Бог, есть для вас запасной вариант. С сегодняшнего дня будете жить в Славгороде, в Танином доме. Мы с ней вам удобства там устроим. И будет все, как в лучших домах, — с легким сердцем говорил Григорий, радуясь, что у него такая замечательная жена и что он может выручить из беды таких прекрасных людей, как эти Огневы. — Сейчас мы заедем к нам, просмотрим всю одежду, что осталась от моих родителей. Может, вам что-то на первой поре подойдет, так возьмете. А потом все, что надо, наживем. К счастью, все живы остались. Это главное.

— Спасибо, — откликнулась женщина. — Мы в долгу не останемся. Мне бы только Игоря на ноги поставить. А там мы вас не будем стеснять.

— Даже не думайте об этом! Вот живите, как возле своих людей, и все. Да вам об этом лучше моя Татьяна объяснит. У нее целая теория есть о судьбе, человеческом назначении и все такое. Я в этих материях не разбираюсь. Но от себя мы вас никуда не отпустим. Это наше окончательное решение.

— А ты же чей будешь, Гриша? — вдруг спросила Любовь Петровна.

— Я? — Григорий из неожиданности оглянулся на собеседницу, что сидела сзади. — Моя фамилия Летюк, это отцова, а мамина девичья — Куропат.

— Летюк… — повторила Любовь Петровна. — Не знаю… Может, он нездешний?

— Ага, — Григорий улыбнулся. — Мама с ним познакомилась, когда он был солдатом срочной службы. Их присылали в наш колхоз на сбор урожая. А родом он с запада.

— А мама твоя в девичестве очень красивой была, веселой, подельчивой. Все возле дома новые сорта цветов разводила и с людьми семенами и корешками делилась. Тогда это здесь было новинкой, и все удивлялись, откуда оно у нее.

— Разве вы ее знали? Вы же приезжие.

— Нет, не знала, — уже суше ответила Любовь Петровна. — Люди рассказывали.

Раздел 8

1

Отцвел жасмин, а за ним и липа — отшумела мятущаяся пора, лето возмужало, загрустило, потемнело лицом и принялось выхаживать урожаи. Уже не бродил по миру пьянящий духовитый воздух и не будоражил души людей. Разве кто-то из них выбирался на выходные дни на природу, то там еще успевал подышать ароматом цветущих маслин — последним приветом весны. Успокоилось буйство благоухания, улеглось. А дальше оставалось утешаться только разнообразием тех звуков, которые тоже являются украшением природы: ночными криками коростеля, цокотом сороки, стонами филина, соловьиным пением и высвистами скворцов. И все — лето поворачивало к осени, начинало сокращать дни. Хотя солнце еще этому сопротивлялось и пекло невыносимо, но все чаще приходилось ему рано закатываться за горизонт и разгонять на рассвете все более густой мрак.

Обходя преграды июльской жары, к людям незаметно подступала грусть прощания, которая глобально охватит их осенью. Игорь Свиридович, очевидно, был настоящим дитятей природы и ощущал, что за сокращением дня кроется что-то большее, грандиознее и драматичнее простого старения лета. Он угнетенно сидел на кровати, раздумывая о своей будущей жизни на новом месте — скоро лечение закончится, время собираться домой. Домой… Где он, его дом?

Глеб Евгеньевич, сосед по палате, посмотрел на своего товарища по несчастью и вздохнул — он знал историю болезни этого человека и сочувствовал ему в потере жилья, поэтому решился прервать эту трудную задумчивость и легко толкнув его в плечо.

— Пошли на улицу, посидим в парке — здесь душно. А спать я уже не могу — надолго выспался.

— Что там делать? — откликнулся Игорь Свиридович. — Слушать как матерятся дорогие деточки, проходящие мимо? Благодарю очень, я потом больной от этого. Эх, кому мы мир передаем, в чьи руки? Выл бы волком, так не поможет.

Конечно, есть подозрение, что их дом подожгли какие-то негодяи. Как он после этого может относиться к молодым? — подумал Глеб Евгеньевич.

— Ну не пойдем в парк, а посидим в сквере на территории больницы, — настаивал он. — Не грусти, у вас же все наконец устроилось. Чего ты убиваешься?

— Устроилось…

Игорь Свиридович еще что-то брюзжал или бранился, кому-то выказывал свои сетования на проклятых политиков, погубивших его жизнь, но разобрать что-то конкретное из его слов было невозможно. Это было простое проявление стариковского недовольства, вот и все. Тем не менее взял темные очки, надел кепочку и послушно потопал вслед за Глебом Евгеньевичем, держась за полу его рубашки.

— Не спеши, — попросил миролюбивее. — Никак не привыкну к ступеням.

Выздоравливая, мужчины игнорировали подъемник и закаливали свое сердце ходьбой, по крайней мере при спуске вниз. На этот раз они снова преодолели соблазн быстрого передвижения и уже повернули на лестницу, когда услышали, что их позвали из открытой двери лифта. Это приехал Денис Митрофанович, посещавший Глеба Евгеньевича по несколько раз в неделю.

Дело было не только в том, что эти двое мужчин с детства дружили и на склоне лет очень берегли друг друга. Это само собой. Но Глеб Евгеньевич получил ожоги именно в машине Дениса Митрофановича. В тот день друзья ехали на рыбалку и на сложном участке дороги на них наскочил автобус. От удара у водителя сработала подушка безопасности, ударившая в грудь так, что Денис Митрофанович потерял сознание. А сзади, где сидел осмотрительный пассажир, от сильной деформации корпуса заклинило дверные замки, и Глеб Евгеньевич, хотя и добросовестно был пристегнут ремнем безопасности и почти не пострадал, безрезультатно дергался, стараясь покинуть машину, видя, что она загорелась. Хорошо, что не произошло взрыва. Их спасли путешественники, ставшие свидетелями аварии, — сначала чужие люди помогли водителю, а потом через погнутую переднюю дверь вытянули заблокированного на заднем сидении пассажира. Виновником аварии работники постовой службы сразу признали водителя автобуса. Но Денис Митрофанович и себя винил за то, что не разглядел дурака за рулем.