1
Роскошествуя в мартовских мечтах и ожиданиях, мир засыпал.
Высокая стройная блондинка стояла перед стендом с красноречивым названием «Их разыскивает милиция» и ощущала одно — дикий, животный ужас. Таким он всегда и бывает, если имеешь дело с побегом от смертельной опасности — явлением, откровенно говоря, неестественным для цивилизованного человека. К чувству оскорбленного достоинства прибавлялось негодование: не в пустыне же она живет, не в чащах! Или как? Так как, глядите, теперь вот приходится давать стрекача, ни на кого не рассчитывая. Заметать следы… Какая гадость!
По мнению девушки, ныне происходила какая-то абсурдная, наизнанку вывернутая деформация отношений — зверь в облике Дыдыка охотился на человека в ее, Люлином подобии. И вот она, трепеща, отвернулась абы куда, только бы спрятать лицо от прохожих.
За короткую жизнь, впрочем, наполненную приключениями и рискованными начинаниями, уже компенсированными добытыми сокровищами и роскошью, такое случилось с ней впервые. Страх носил тотальный характер и всепроникающую интенсивность: боялись глаза, поэтому не хотели смотреть назад; боялись ноги, поэтому прикипело не двигались с места, хотя эта неподвижность была крайне стрёмной, ежемгновенно готовой сорваться на бег; боялись руки, нервно сжимающие сумку с вложенным в нее желтым чемоданчиком — предметом этих неприятностей. А хуже всего страшились плечи. Они, сведенные к шее, приподнятые к ушам, до чрезвычайности выдавали ее состояние.
Как известно, именно страх беглеца является катализатором погони, поэтому его никак нельзя показывать и выдавать в себе. Но как это предотвратить, как избавиться от него? Побег есть побег…
Ой, как громко звучало страшное: «пах-пах-пах!» и «пиф-пиф-пиф!», что — слава Богу — не было стрельбой в глухом закоулке, как не было ощутимое «бух-бух-бух!» ударами коперной бабы на стройках сумасбродно развернутого капитализма. Первое, «пах-пах-пах!» и «пиф-пиф-пиф!», — лишь рисовалось Люле в воспаленных мозгах, а второе, «бух-бух-бух!», — было реакцией ее сердца на затеи оробелого воображения.
Так вот, представляло дальше Люлино воображение, пожалуйста: «пах-пах-пах!», «пиф-пиф-пиф!» — и все! И уже лежит она тут, под этим стендом, и больше не дышит, только истекает пылкой к счастью кровью и лужей расплывается на заплеванном асфальте. Бр-р-р! Не хотела бы она для своей крови такого итога, пусть уж лучше останется в увядшем от страха теле. Но Дыдык ее за здорово живешь не отпустит. И к чему же он прибегнет, какую месть для нее изобретет?
Ее глаза изучали цветные портреты рекламно избалованных преступников и лихорадочно пробегали сопроводительные тексты типа: «За совершение тяжкого преступления разыскивается…», «За жестокое убийство…». А вот уже кое-что ближе к ее случаю: «За действия криминального характера разыскивается брачный аферист… Рост… Особые приметы…». Вот жалко, что здесь не красуется портрет гадючьего крохобора Дыдыка. Ох, как бы оно ей не помешало сейчас!
Ага, значит он, как всякий пригожий гад, обовьет ее шею веревкой и… Вот полюбуйтесь, какой Люля имеет после этого вид, — выкатившиеся глаза, вывалившийся набок язык, синий отек лица. И имя у него соответствующее — Давид, от «давит», душит, то есть. Но это же несправедливо! Она лишь хочет скрыться от него, прихватив свои деньги, ну, — если ваши нервы выдержат полную правду — на этот кусочек и он очень рассчитывал. Создается ошибочное впечатление, будто она его ограбила. Хотя это он так считает. Но в этом и состоит стержень проблемы! Так что же прикажете делать, если не броситься в бега? Ведь то же самое хотел сделать и он — исчезнуть в туманной дали с этим желтым чемоданом! Только — извините, глубокоуважаемые, за отвратительные подробности, — перед этим как раз и раздумывал, что с нею, Люлей, лучше сделать: «пиф-пах» или обвиться удавкой вокруг шеи. В конце концов Дыдык не побрезговал бы и ножом пырнуть в бок и выбросить ее из вагона под колеса поезда, если бы она сидела и дожидалась завтрашней поездки в Москву, как они планировали. Он сладко мечтал избавиться от нее категорически и навсегда, чтобы стать единоличным обладателем желтого чемоданчика, а там, гляди, и всего ее добра.
Это как карта ляжет. А не пошел бы ты, дорогой, к чертовой матери? — мысленно спросила Люля, как только вычислила его намерения и удостоверилась в правильности своих вычислений. И тут же поняла, что на это предложение он согласия не даст. Так зачем нарываться на неприятности, сидеть и ждать, пока за свою глупость расплатишься головой?
Взвесив шансы сторон, Люля решила убраться к чертовой матери сама — бежать куда подальше и, коли судьба ее такая горькая, лучше до скончания века страдать с деньгами, чем пропасть ни за что нищенкой. Затем она приняла решение и вот уже воплощает его, действует… с дрожью в коленках.
А овод страха, сто чертей ему в глотку, гудит: «Вот он тебя сейчас — цап-царап! И будет тебе, милочка, привет с того света».
![Воровская яма [Cборник]](/storage/book-covers/08/086ec5131cfee1e9284b895205abfa019c8ddf36.jpg)
