Победителей не судят - [12]

— Присаживайтесь, — Касьянин на правах хозяина показал на диван. Хотя прогулка по коридору была недолгой, но он устал и опустился на диван с облегчением. Следователь сел рядом, положил на колени свою папочку, раскрыл ее, вынул бланк протокола.

— Начнем? — повернулся он к Касьянину.

— Начнем, — тот пожал плечами. — Хотя, собственно, и начинать-то не знаю с чего...

— Данные ваши я уже записал. В общих чертах знаю, что произошло, поэтому поговорим о том, чего не могли сказать мне другие люди.

— Поговорим.

— Что случилось, Илья Николасвич?

Касьянин помолчал, легонько раскачиваясь из стороны в сторону, вздохнул обреченно, подождал, пока больной на костылях зайдет в ближайшую палату и закроет за собой дверь.

— Значит, так... Это произошло недели две назад, дату вы знаете?

— Знаю. Семнадцатого.

— Да, наверное. Двенадцатый час ночи, я прогуливаю собаку, кокер-спаниель... Яшкой зовут.

— Вы были один?

— Вначале мы были с другом, потом он отлучился искать свою собаку, а я остался с Яшкой. Вдруг из темноты выскакивает какая-то тварь...

— Порода?

— Не заметил. Большая собака, темная, может быть, даже черная... И на Яшку. Вцепилась ему в холку, тот визжит, я собаку оттолкнул ногой.

— Или ударили?

— Или ударил... Не помню. Но злости у меня не было, моя цель была простой — отогнать собаку от Яшки.

— Удалось?

— Сначала удалось, собака убежала. Потом из темноты снова на Яшку... Как я понял, хозяин ее натравливал.

— Вы это слышали?

— Да.

— Дальше, — Анфилогов что-то быстро писал в бланке протокола.

— Я опять ее поддал, уже посильнее. Тогда выходит из темноты амбал. И, не говоря ни слова, бьет меня по морде. Потом еще. Я упал, он принялся обрабатывать меня ногами, причем, подонок, все время старался по лицу, по голове... Вначале я прикрывался руками, потом потерял сознание.

— И долго были без сознания?

— По моим прикидкам... около часа. Может быть, около двух.

— Когда очнулись, рядом никого не было?

— Яшка был. С переломанной лапой. Этот тип ему лапу перебил, а его собака ухо надорвала.

— Вы видели этого человека? Можете его узнать?

— Конечно, нет. Ни его собаку, ни его самого узнать не могу. Я уже здесь пытался хоть что-нибудь вспомнить... Нет, ничего. Совершенно. Могу только сказать, что он выше меня, плотнее, моложе...

— Одежда, прическа, фигура... Ничего не видели?

— Нет...

— Что же он, так и не произнес ни единого слова? Все проделал над вами, над вашей собакой молча?

— Несколько словечек обронил... Сучьим потрохом обозвал, пидором позорным, пообещал сделать из меня бифштекс с кровью. Такие были слова.

— Не так уж мало.

— Да, — согласился Касьянин, — слова еще те... Запоминаются.

— Дело не в том, что они запоминаются, — следователь продолжал старательно записывать все, что говорил Касьянин. — Они выдают его классовую принадлежность. Зэковскую принадлежность.

— Я тоже подумал об этом... Он наверняка сидел.

— Или же плотно и долго общался с людьми, которые сидели. Мне кажется, найти его можно. Но доказать будет сложно.

— Даже невозможно, — сказал Касьянин. — Я его не узнаю, даже если вы меня подведете к нему вплотную. И собаку его не узнаю. Да! — вдруг воскликнул Касьянин. — Он был в спортивном костюме, тонкий, шелковистый костюм весь на молниях и на резинках. Темно-синий, темно-зеленый... Что-то в этом роде. Но сейчас все гуляют в таких костюмах. И стар, и млад, и мужики, и бабы.

— Я его найду, — повторил Анфилогов. — Если хотите, могу вам его показать при случае.

— Зачем?

— На будущее. Чтобы знать, откуда идет опасность. Но это все, что я могу сделать.

— Да я уже, в общем-то, смирился, — Касьянин махнул рукой, глядя в пространство длинного коридора.

— Смирился? — удивился следователь. — Странно. Обычно жажду мести люди проносят в себе через годы и расстояния. И не гасят это пламя ни жизненные невзгоды, ни новые обстоятельства, вообще ничто не гасит. Вы меня понимаете?

Когда кто-то говорит, что он смирился, это означает одно из двух...

— Что же это означает?

— Что человек вообще смирился со всем на свете, плюнул и на человечество, и на себя в том числе. На вас это не похоже. У журналистов обычно хватает жизненного тщеславия до самой смерти. Нет, вы не из тех, кто смиряется. Не надо мне пудрить мозги.

— Может быть, я из другой категории?

— А другая категория — это затаившиеся. Те, кто пытается ввести всех в заблуждение — я, дескать, стар, дряхл и не мне утверждать справедливость! — глаза следователя горели, похоже, он говорил нечто важное для себя. Казалось даже, что Анфилогов не столько отвечает на касьянинский вопрос, сколько убеждает самого себя в правильности собственного понимания человека.

Касьянин взглянул на руки следователя — первое впечатление, когда он ощутил сильную прохладную ладонь, подтвердилось — рука у Анфилогова действительно была сильная, пальцы длинные, ногти правильной формы.

— Так в чем же сила, — медленно проговорил Касьянин, — в том, чтобы выбросить из головы и забыть нанесенное оскорбление, или же в том, чтобы годы носить в себе незатухающую обиду?

— Сила? — изумленно переспросил следователь. — При чем тут сила? Разве я что-нибудь говорил о силе?

— Я имею в виду силу духа, характера, силу личности.