Победителей не судят - [11]

— Ничего игрушка... Убедительная. Газовый?

— Газовый, — неохотно подтвердил Ухалов. — Но знаешь... Как отнестись...

— Не понял? — проговорил Касьянин, не отрывая взгляда от револьвера — он прямо впился в его ладонь, все его выступы и впадины нашли на ладони свои заветные уголки, и револьвер, похоже, просто не желал расставаться с ладонью Касьянина.

— Дело вот в чем, Илья... Эта машинка шестизарядная... Вряд ли тебе когда-нибудь понадобится сделать больше шести выстрелов. А если понадобится, то вынешь патроны из кармана и зарядишь снова. Но тут маленькая особенность...

Патроны в барабане расположены не просто так... Первые два — обычные шумовые.

Грохот, огонь из ствола, страх и ужас. Два следующих — газовые. Противник отброшен, воет от боли и бессилия, задыхается, раздирает себе морду собственными когтями.

— Ногтями, — поправил Касьянин.

— Когтями! — повысил голос Ухалов. — После твоих выстрелов его хилые ногти превратились в когти, потому что только когтями можно драть себе морду после твоей газовой атаки.

— Понял, — кивнул Касьянин. — А последние два патрона?

— Мелкая дробь. Но это для тебя она мелкая, а для злодея, который осмелится в следующий раз напасть под покровом ночи, дробь произведет впечатление картечи! Страшной кабаньей картечи, которая крошит ребра и вылетает с противоположной стороны тела, оставляя за собой дыру размером с футбольный мяч.

— Круто! — проговорил Касьянин, возвращая револьвер Ухалову.

— Понравился? — заговорщицки прищурившись, спросил Ухалов.

— Да, — ответил Касьянин, помедлив, не сразу ответил, не бездумно.

— Берешь?

— Если не передумаешь.

— Заметано! — Ухалов так обрадовался, словно ему самому подарили что-то чрезвычайно ценное. — Придешь ко мне после больницы и тут же требуй — где мой черный пистолет? А я, не задумываясь, отвечаю — а вон лежит, тебя дожидается.

Ты как? — Ухалов большим и указательным пальцем показал расстояние, равное примерно одному большому глотку. — А?

— Знаешь, даже не хочется, — Касьянин извиняюще прижал руку к груди. — Что-то я здесь маленько захирел.

— Будем выкарабкиваться! — уверенно заявил Ухалов и ловким движением полноватой руки вынул из второго внутреннего кармана пиджака две маленькие бутылочки коньяка, два мерзавчика. — Тут такое количество, что стакан даже не требуется. Свинчивай головку и пей прямо из горла, как в молодые годы!

— Откуда ты знаешь, как я пил в молодые годы? — подозрительно спросил Касьянин.

— В молодости все пьют одинаково! Бутылка портвейна на двоих в кустах из горла и — через забор на танцплощадку!

— А ведь было, — озадаченно протянул Касьянин и, увлекшись давними воспоминаниями, сам того не замечая, свинтил крышечку и в задумчивости выпил коньяк.

На следующий день в палату пришел следователь.

Едва этот человек заглянул в дверь, Касьянин сразу догадался — по его душу.

Так и оказалось.

И следователь тоже узнал его, сразу направился к его кровати — видимо, перед этим поговорил с врачом. Был этот человек высок, в сером заношенном костюме, какой-то рубашке, каком-то галстуке. И еще — он был лыс, а светлые прядки волос, которые беспомощно протянулись от одного уха к другому, не столько прикрывали лысину, сколько ее подчеркивали. Так чулки на женщине или прозрачная рубашка не столько прикрывают тело, сколько его обнажают.

В руках у следователя была клеенчатая затертая папочка с хлястиком, который застегивался на кнопочку. Несмотря на возраст, кнопочка эта работала, соединяла две половинки папочки, чтобы они не распахивались и чтобы не вываливались из нее бумаги чрезвычайной важности.

— Илья Николасвич? — улыбнулся следователь, остановившись у кровати.

Его улыбка Касьянину неожиданно понравилась. Была она простой, чуть ли не доверчивой, и зубы у следователя были все свои, все на месте и все здорового белого цвета. В свете этой улыбки как-то погасла и исчезла лысина, прядки волос за ушами, серый потрепанный костюм сделался естественным, вроде ни в чем другом следователь и не мог появиться.

— Он самый, — ответил Касьянин и тоже улыбнулся, как сумел.

— Иван Иванович Анфилогов, — представился лысый человек с молодой улыбкой и крепко пожал руку Касьянину. Ладонь у следователя оказалась сильной, прохладной, сухой. — Я из милиции.

— Да уж догадался.

— Вы как, поднимаетесь?

— Когда прижмет — поднимаюсь, — улыбнулся Касьянин.

— У вас тут есть где поговорить?

— В конце коридора, — Касьянин встал, поправил одеяло и направился к выходу. Следователь последовал за ним, не забыв напоследок оглянуться и окинуть всех больных палаты взглядом внимательным и быстрым. Трудно сказать, запомнил ли он кого-нибудь, но посмотрел, улыбчиво и протяжно.

В конце длинного коридора, умеренно грязного и какого-то замусоленного, с надорванным линолеумом и комками окровавленной ваты на полу, с небольшими отсеками, за маленькими столиками у стеклянных шкафчиков сидели накрашенные сестрички и без конца звонили своим приятелям и приятельницам.

Касьянин и Анфилогов медленно прошли вдоль коридора и добрались наконец до клеенчатого дивана, стоявшего у самого окна. Диван был старый и продавленный.

Какой-то ошалевший от боли или от дури больной изрезал его ножом, и из дыр торчала серая вата.