Победитель. Апология - [6]

Выходишь, дожевывая. Замшевые сапожки со шнуровкой — вторых таких нет в Светополе. Не подаешь виду, но тебе лестно видеть это шнурованное чудо на ногах лучшей женщины терапевтического отделения. Согнувшись, натягивает второй сапог. Полные, с ямочками, колени. Снимай с вешалки дубленку, трижды пижон!

«Лариса… Меня Ларисой зовут». Даже у тебя, уже столько слышавшего ее грудной, с придыханием, голос что-то быстро пробежало внутри, а братец — эмоциональный, «заводной» братец — хоть бы ослабил критический прищур! Какой там восторг, что ты заранее тайно и самонадеянно смаковал, когда торжественно вел ее знакомить с ним. Ничуть не бывало! Сдержанно-оценивающее внимание, вежливость, даже сухость. Полно, да братец ли это? Кажется, ты испытал некоторое разочарование, но куда сильнее была радость вдруг обретенной уверенности. Вообще-то, ты был поразительно везуч в то время — у тебя клеилось все, за что ни брался, и все же ты не сразу поверил, что эта роскошная женщина может быть к тебе благосклонна. С веселым отчаянием добивался ее царского расположения. Оказалось, небезуспешно. У тебя голова шла кругом: где бы вы ни появлялись, она была в центре мужского внимания, а ты умышленно держался чуть в стороне, со смиренной скромностью триумфатора. Уже тогда ты подумывал о женитьбе, однако язык не поворачивался заговорить об этом. Братец — да-да, братец — поостудив своим необъяснимо прохладным отношением к ней, подвиг тебя на этот шаг. Ты понял вдруг, что она не так уж недосягаема. Вот ахнул бы он, узнав, что имеет честь быть вашим сватом!

— Сегодня нельзя опаздывать — обход профессора.

Проворно завязывает вокруг шеи атласный платок. Спиной поворачивается, и ты тотчас удобно подставляешь дубленку под ее слегка приподнятые руки. Через секунду — снова лицом к тебе. Пальцы бегут по пуговицам, а в правдивом взгляде — укоризненный вопрос.

— Все еще сердишься?

Запах духов порхает по коридору.

— Обход профессора, — напоминаешь ты, но она не двигается. Пусть обход! Пусть опоздаю! Неужели не понимаешь, что так я не могу уйти.

«Первый автобус приходит к нам в половине десятого».

— Ты же знаешь, как я хотела поехать. Ты не веришь мне?

«Будьте добры, какой врач дежурил в ночь с субботы на воскресенье?»

— Верю. Но ты рискуешь прогневить профессора.

Еще некоторое время всматривается в тебя, потом неуверенно опускает дрогнувшие ресницы. Берет, не глядя, замшевые перчатки.

— Счастливо, — чуть слышно произносят ее губы, и вот уже перестук каблуков — сперва медленный, потом все быстрее — раздается на лестнице. Переиграл, Рябов!

«Ты уверен, что любишь меня?» — И та же пытливость в устремленных на тебя сострадающих глазах. «А ты?» — следовало б спросить, но у тебя не хватило пороху. Какую-то околесицу понес — насчет помощи, которую ты торжественно обязуешься оказывать ей в домашнем хозяйстве. Гладить собственные брюки и носовые платки, ходить за арбузами и чуть ли не мыть окна по весне. Без единой улыбки слушала она этот претендующий на иронию вздор. А может, и не слушала — просто смотрела, что-то решая про себя.

Запах духов шарахнулся, словно спохватившись, что остался без хозяйки, прощально окатил с ног до головы я улетел следом. Возвращаешься в кухню. Переиграл, Рябов! Стоя отхлебываешь чай. А что, собственно, тревожит тебя? Понедельник, вторник, среда, четверг, пятница… Догадывается ли тетка Тамара, что ты чуть свет явишься к ней с визитом? На чудо надеешься? Вдруг не уехала девочка в поэтическое свое Жаброво? Но коли так жаждешь увидеть ее, почему не поднялся в половине шестого и не подкараулил на автостанции?

«Не ждала? Решил проводить. Надеюсь, ты не заявишь протеста?» На вас ползет автобус. Ты делаешь вид, что не замечаешь его — ей вверил себя с этой минуты. Она берет тебя за руку, в сторону отводит. Голубые, с белым, варежки домашней вязки.

Кипятку подливаешь в остывший чай. Кто вяжет ей варежки? Хозяйка в Жаброве? «Тетя Матрена как к дочери ко мне. А мне неловко — я не могу к ней как к матери. Я ни к кому не могу как к матери».

«Познакомьтесь, тетя Матрена, это — Станислав». Исчерпывающее объяснение! От тетки Матрены сладко пахнет навозом, руки грубы и мозолисты, а нравственность — на безоблачной деревенской высоте. «Этостанислав» стоит перед ней в своем бесстыжем коротком пальто, в мохеровой шапочке с немыслимым козырьком («Ах, бабоньки, а фуражечка-то, фуражечка у него — срам!») — стоит, живое ухмыляющееся воплощение городского беспутства.

Ополаскиваешь стаканы. Час в твоем распоряжении. Неужто всерьез надеешься застать ее? «Здравствуйте. А я полагал, вы уже в Жаброве. Наслаждаетесь чистым деревенским воздухом». Не знаешь, какую рубашку надеть? Даже твоя супруга, законодательница мод терапевтического отделения, не простаивает столько перед распахнутым шкафом. «Одеться ты умеешь, тут я завидую тебе. — Хоть этому завидует братец. — Не твоим материальным возможностям, а твоему вкусу. Я не умею так. Куплю, повосхищаюсь, а на другой день вижу, что это ужасно пошло. Не могу понять, почему так. Ты профан в живописи, вообще в искусстве, я же замечаю любую фальшь на полотне, а одеваюсь как попугай». Велик, велик Андрей Рябов, а потому — что стоит ему покаяться в маленьких слабостях!