Победитель. Апология - [19]

— У меня есть кое-какие материалы по рационализации управления. Если не ошибаюсь, это ваша тема.

Строгие глаза за стеклами очков. Я слушаю вас, продолжайте. Русой прядью спадают на лоб волосы.

— Вас интересует? Могу принести.

— Спасибо. У меня достаточно материала.

— Ради бога! — Беспечно скалишь зубы. Затем отпираешь портфель и шаришь там, что-то выискивая. Мыльница с мочалкой, плавки, полотенце…

«Помнишь, ты призналась мне, что обожаешь шампанское. Но тогда тебе было некогда, и мы, кажется, были на «вы». Что-нибудь изменилось с тех пор?» Ласково улыбается в ответ серыми глазами самая красивая женщина института. Констатируешь: «Мы стали на «ты» — это раз. А еще? Отношение к шампанскому, надеюсь, не изменилось?» — «Нет», — смеется самая красивая женщина института. Вот только чему смеется она? Витиеватости твоей речи или полной безнадежности твоих лукавых попыток? Безнадежности, понимаешь ты, и тем не менее: «А как с занятостью? Все то же?» Люда вздыхает — тяжко, но, конечно же, не всерьез. Ведь все это игра, забава, треп за сутулой спиной разглагольствующего по телефону охотника Федора Федорова. «Все то же», — признается она и разве что не прибавляет: и так будет всегда. «Чудесно! — ликуешь ты. — Научный работник, который ради дела жертвует шампанским, пойдет далеко и быстро». Люда дружелюбно смежает веки, благодарит за понимание и неназойливость, ибо ты, умница, не пытаешь ее, какие такие важные дела мешают ей вкусить во внеурочное время божественного напитка, которым бескорыстно рвется угостить ее сослуживец и будущий шеф. Такой момент, но Люда упускает его.

Мочалка, мыло… Что ты ищешь тут? Братец прав — скряга твоя память. Какой только хлам не пылится в ее бездонном чреве! Застегиваешь портфель. Кто-то, видать, насплетничал о тебе молочному брату, а он… Но и на человека, который верит сплетням, он тоже непохож.

— Вы уходите, Станислав Максимович? — Нина зябко кутается в пуховый платок. — Вас Архипенко искал.

Или все дело в его манере держать себя, которую ты, комплексуя, принимаешь за антипатию к собственной персоне? Конечно, комплексуя, ибо за что не любить тебя аспиранту Виноградову?

Небесными глазами глядит лаборантка — ответ ждет. Зачем вдруг понадобился ты доценту Архипенко? В отличие от молочного брата этот полнотелый филателист с печальными залысинами питает к тебе жаркую симпатию. Будем надеяться, не только из-за марок, которые ты привез ему из Югославии.

— Что-нибудь срочное?

— Он не сказал. — Лицо бледное и зыбкое, как отражение в воде.

«Передайте ему, Нина, что я жду его в бассейне. Четвертая дорожка».

— Я вернусь к двум. У меня еще пара.

Архипенко в сатиновых трусах… Энергично одеваешься. Мимо ушей пропускает молочный брат твое бравурное «чао».

Его дело, в конце концов, защищаться не тебе, а ему, а кто может поручиться, что не кандидату Рябову выпадет честь быть официальным оппонентом? Ты не откажешься — блистательная возможность преподнести строптивому брату урок великодушия и строгой объективности. «Несмотря на названные недостатки, работа в целом, повторяю, глубока и актуальна. Лично у меня нет ни малейшего сомнения в том, что соискатель Виноградов заслуживает звания кандидата экономических наук».

На улицу выходишь. Всюду солнце — в сырых тротуарах, окнах, каплях воды, падающих с крыши, лакированных женских сапожках, стеклах машин. Низ водосточной трубы — из молодой жести, еще не крашенной, и здесь солнце прямо-таки неистовствует. Журчание, звон. Смеются девушки с непокрытыми головами. Распахнутые пальто.

К пятнице от снега не останется и следа… Ходит ли автобус в распутицу?

6

Хорошо! Еще холоднее, вот так. Кипятком покажется теперь вода в бассейне. Запрокидываешь голову. Острые густые струи — в лицо. Ледяной массаж. Нашариваешь горячий кран — закручен до отказа. Лишь в студеной воде по-настоящему живет тело. Свежесть чистой стянутой кожи. Мускулы как взведенные курки.

«Твой портрет написать. Голубое, белое, слоновая кость. Передать силу твою».

«Поздравляю, старик. Я ни черта не смыслю в твоей диссертации, но, судя по тому, что говорили эти ученые мужи, у тебя и впрямь светлая голова». — «Как лунная ночь». — «Перестань! Сегодня я почувствовал твою силу. Ты можешь все. Понимаешь, все. Я говорил тебе много гадостей — плюнь. Я все время видел тебя слишком близко, только как брата, а сегодня, когда ты сидел сбоку, отдельно от всех, я увидел тебя как бы со стороны. Мне портрет твой захотелось написать. Ты будешь мне позировать, старик? В нем не будет ярких красок. Голубое, белое, слоновая кость. Немного, может быть, зелени — совсем чуть-чуть. Ты дальтоник, ты не понимаешь меня. Мне хочется передать твою силу. И твою — как назвать это свойство? — незаземленность, что ли. Люди в большинстве своем притянуты к земле, опутаны ею. Ее запахом, красками, сутолокой. Я по себе знаю. А ты — над. Не «на», а «над». Не понимаешь? Меня, например, любой пустяк из себя выводит. Сегодня встал, собрался писать с утра, а за стеной — соседка на сына орет. Он дефективный у нее, в спецшколе учится. А она — с утра на него: ублюдок, выродок несчастный. Мне так муторно стало. Все, думаю, против него, даже мать родная. Размяк, в общем. Гулять она его выпустила. Я к нему, с яблоком. На, говорю. Он смотрит на меня — косой, лицо тупое, слюни тянутся. Куда уж тут работать — пропал день. А у тебя, я знаю, и часу не пропадет. Так и нужно, если хочешь добиться чего-то. Я обязательно твой портрет напишу».