Побѣдители - [72]

На журнальном столике успела скопиться груда газет, даром что не так уж много их выписываем. Я машинально развернула «Московские новости». О, а тут прелюбопытная развивается коллизия. Стоит того, чтоб залезть в кресло и толком прочесть.

Купеческое собрание вновь подняло свою излюбленную тему. Хотят перед своим зданьем собрания, на Малой Дмитровке, ставить памятник под названием «Купеческая Честь». Название давно уж прижилось, а памятника нет. Есть проект, очень красивый, скульптора Карташёва. Памятник предполагается двойной: Ивану Васильевичу Четверикову и Сергею Ивановичу. Проектировщик выразительно схватил момент, где пожилой предприниматель обращается с наставлением к сыну, одновременно являя собою образ душевной муки и несокрушимой воли.

Помню, годов одиннадцати я буквально год не выпускала из рук роман «Граф Монте-Кристо». Заканчивала, и почти сразу начинала сначала. С детьми такое бывает иногда. Заворожит незнамо что – и не отдерешь.

Папа до сих пор не оставил привычки заглядывать мне в книгу через плечо. А тут я как раз читала, еле справляясь с волнением. Старый Моррель возражал сыну, пытавшемуся отобрать у него пистолет:

«Видя, какой смертью я погиб, самые черствые люди тебя пожалеют. Тебе, может быть, дадут отсрочку, в которой мне отказали бы. Тогда сделай все, чтобы позорное слово не было произнесено, возьмись за дело, борись мужественно и пылко. Живите как можно скромнее, чтобы день за днем достояние тех, кому я должен, росло и множилось в твоих руках. Помни, какой это будет прекрасный день, великий, торжественный день, когда моя честь будет восстановлена, когда в этой самой конторе ты сможешь сказать: мой отец умер, потому, что не был в состоянии сделать то, что сегодня сделал я, но он умер спокойно, ибо знал, что я это сделаю41».

«Ну и зачем тебе читать эти выдумки?» – спросил папа.

Я не нашла слов в ответ от возмущения. Ведь это же так благородно, ну и что, что выдумка, зато какая прекрасная!

«В жизни все вышло много благороднее, – заметил папа. – Но никакой Монте-Кристо не выскакивал из-за угла с мешком золота в последнюю минуту, чтобы всех спасти. Не знаю, как во Франции, а вот у нас в России такие купцы были на самом деле».

Он порылся в книжных полках, и в конце концов извлек роскошно изданный мемориальный альбом.

В тот день я позабыла про Дюма. С невероятным волнением я читала историю фамилии Четвериковых, рухнувших было в разорение после двух столетий преуспеяния.

Ах, как красиво! Не имея в ящике кассы ни рубля на грядущий утром платеж, Иван Васильевич Четвериков написал ночью письмо сыну и пустил пулю в лоб в конторе Городищевской суконной фабрики. Это была зима 1873-го года. Прочтя отцовский завет, двадцатиоднолетний Сергей поставил крест на чаемом поприще музыканта. Он предстал перед кредиторами, выразив намеренье продолжить дело отца. Совещание кредиторов и в самом деле постановило «не теснить» наследника, а Московский Купеческий банк выдал на десять лет значительную ссуду.

Нравится мне, уже во взрослом состоянии, в детстве я об этом не задумывалась, то, какими путями шел к цели Сергей Иванович. Изнемогая под долговым бременем, он уменьшил рабочий день до девяти часов, запретил ночные смены для женщин и малолетних, основал фабричную школу.

И тут новый удар – польские мануфактурщики сбили цены, наводнив рынок дешевыми тканями, намешивая в шерсть всякой ерунды. За ними последовали многие из отечественных промышленников. Сергей Иванович остался верен хорошему качеству. Более года его предприятия висели на волоске. Но Четвериков выстоял. И дождался подъема спроса на добротный товар.

А дальше начинается такое, что во сне не привиделось бы Александру Дюма. Престранные объявления появились в московских газетах в конце 1907 года: Четвериков разыскивал отцовских вкладчиков либо их наследников!

«За эти 36 лет большинство кредиторов перемёрло и давно все об этом забыли – не забыл только я!42» вспоминал Сергей Иванович.

Этот полный возврат долгов потряс даже купеческую Москву, где миллионные сделки заключались под честное слово. Тридцать шесть лет труда во имя семейной чести!

Ну да о Четверикове можно вспоминать долго. Не напрасно его портреты украшают все собрания нынешних «прогрессистов», он же их отец-основатель, даже их название придумано им перед революцией. Система, по которой и сегодня рабочие являются участниками фабричной прибыли, установлена Четвериковым, в том же самом 1907 году.

Эти две даты «1873—1907» по желанию Купеческого собрания и должны быть выбиты на постаменте.

Уж года два, как и деньги собраны по подписному листу. Шутили, что жертвователей надлежит ограничивать, ибо изваяния из чистого золота все же будут плохим тоном. Эти снобы из Купеческого вправду норовили друг друга перещеголять.

И вот – неожиданность, гром среди ясного неба. Установке памятника воспротивилось духовенство.

Нельзя де ставить памятник самоубийце…

Ох, и ломают же с той поры копья! Церковь предлагает предпринимателям ограничиться только бюстом Сергею Ивановичу. Те идут на принцип: купеческая честь сына наследована от отца.

Молодой епископ Коломенский Вениамин, пользующийся репутацией блестящего интеллектула, с год как разразился в «Неглинке» хлесткой статьей под названием «Языческие добродетели». Владыке ответил не менее острый, эмоциональный Абрикосов, нынешний глава знаменитого рода. Стало быть, сейчас противостояние пошло на новый виток.