Побѣдители - [114]
Неважно. Не хочу сейчас думать о недолгом но липком присутствии красных вождей в Кремле. Довольно и того, что эти одержимые было начали превращать Красную площадь в свой погост, того же Свердлова у Кремлевской стены закопали. Не труп-терафим, как мечтается Овсову-Пырину, но тоже, конечно, полное безумие. Слава Богу, это все немедля, как освободили Москву, изничтожили. Теперь только любители эпохи, вроде меня, и знают про казус с могилами на Красной площади.
Но хорошо все же, что при Правителе в Кремле никто не жил. Покои за десятилетие словно проветрились и очистились. Ну а потом их, конечно, переосвятили.
Около креста всегда лежат в ящике свечки и спички. Я затеплила огонек и преклонила колени.
Господи, укрепи руку моего Государя! Обереги его, Отец Небесный! Дай ему мудрости и сил! Не потому, что я люблю его, но потому, что, благословляя его, Ты вправду благословляешь мою страну.
Я поднялась, успокоенная.
Пора уже, впрочем, бежать к Лере.
Меня встретила Даша Глебова, хорошенькая миниатюрная брюнетка с серыми глазами. Глаза, впрочем, глядели испуганно, а назвать ее хорошенькой как раз теперь было бы сложно. Я поняла, что дело обстоит еще хуже, чем можно было предположить.
– Что Ее Высочество? Я могу попросить обо мне доложить?
– Я боюсь… Бесполезно.
– Вы думаете, она откажется меня принять?
– Она… нет… Она не отказывается, но… а Его Величество в Париже… – С тоской на меня взглянув, Даша, отказавшись от попыток обрисовать положение словами, жестом предложила мне следовать за собой.
Дверь Красного кабинета оказалась заперта изнутри.
– Ваше Высочество! Ваше Высочество…
Молчание. Молчание и вставленный с внутренней стороны в скважину ключ.
– Уже четвертый час эдак… – прошептала Даша. – И понять невозможно, что случилось. Как проглядела утренние газеты, так и…
Ну, понять-то, положим, еще как можно.
– Лерик, это я! Я тебя прошу, отвори.
Молчание. Ни шороха, ни движения внутри. Мне сделалось не по себе. Жаль, что уехал Роман, быть может, позвонить ему на этот его ужасный карманный телефон, благо он мне продиктовал номер? Хоть двери ломай. С другой стороны – какие основания ломать дверь? Лера – взрослая и вменяемая девушка, и каждый имеет право побыть один. А все-таки тревожно. И Ника нету…
– Лера!
Молчание. Я успокаивающе коснулась Дашиной руки, хотя на самом деле сама делалась с каждым мгновением все менее спокойна. Как же быть?
А как бы на моем месте поступила Наташа?
Ох… Нет, я так не смогу! Но ответ пришел, значит – надо смочь.
Поэтому голос мой прозвучал ровно так, как мне было нужно.
– По крайней мере, забери у меня свою бездарную картину! А то я так и брошу ее у порога. Елизавета Андреевна отказалась ее выставлять.
С той стороны прошелестел яростный вихрь – и двери распахнулись, обе створки, настежь.
– Отдай!
Я влетела внутрь Красного Кабинета, как пробивший ворота таран. Я не успела даже махнуть рукой Глебовой, чтобы не следовала за мной. Но она догадалась.
– Ох… Извини, конечно. Мелкая хитрость.
– Где… где «Гвиневера»?!
– В галерее на Спиридоновке, под надлежащей охраной, где ж ей быть.
Она горела заживо на костре своей обиды и своего гнева.
– Не прощу… – Она почти задыхалась. – Он мне не нужен… И Ник…
Я обняла Леру, и она разревелась.
Скорей бы нам, что ли, всем состариться, вновь подумала я, бережно поглаживая трясущиеся плечи. Сколь несущественны будут все наши сегодняшние драмы в каком-нибудь две тысячи шестнадцатом, к примеру, году… Будем, небось, вспоминать и улыбаться эдак сентиментально…
Но сейчас нам обеим было никак не до улыбок.
– Ну все же хорошо… Лерик… Ведь все же хорошо!
– Я так страдала… Я так мучилась! Он же видел, видел, что мне просто хоть не жить! И сам притворялся, что страдает!
Я радовалась ее слезам. Долго же она держала их в себе. Пусть выльются – хотя уже и не с горя. Но пусть выльются, пусть на душе сделается ясно, как в небе после ливня.
– Он не притворялся, дорогая. Ему было плохо от того, что плохо тебе. Не сомневаюсь, что видеть твои страдания – ничуть не легче.
– Но ни словом… Ни словом, Нелли! Видеть, как я терзаюсь – и ничего не сказать!
– Ты не права. Он ведь сказал. Он сказал, что надо надеяться и молиться.
– Прекрасные слова, вот спасибо. Но что-то уж слишком неконкретные. О чем ты говоришь, Нелли! Я была в аду, я была в бреду… Маленький намёк, полсловечка – мне бы достало!
– Нет. Половиной словечка ты б не утешилась. Тебе б захотелось второй половины. На эту тропку только ступи… Джон сказал тебе все, что мог сказать.
Лера по-прежнему всхлипывала на моем плече, но всхлипывания ее уже не были судорожны, они потихоньку делались сладкими, как у успокаивающегося ребенка. Она еще не осознала счастья, но счастье уже прикасалось к ней множеством нежных своих лучиков, и не ощущать этих прикосновений она не могла.
