По зрелой сенокосной поре - [16]

— Свет, я же штурман.

— Ничего ты не понимаешь! Представляешь, им отвечает сам штурман, штурман дальнего плавания… Сотни девчонок мечтают любить моряков. Тысячи мальчишек сами хотят стать такими… Ты… расскажи им о любви…

— Ну!.. — я подумал и… сдался, чтоб доставить ей хоть маленькую радость нашей встречей. — Ладно, письма прочитаю, а надумаю что — скажу.

— Великолепненько, гора с плеч! Сиди тут, никого не бойся, никому не открывай. Как будет готово — позвони по этому номеру, я прибегу. Вот так вот!..

Она пишет номер телефона, оставляет его на столе, берет газетные оттиски и уходит с коварной улыбкой. Дверь за ней защелкивается на английский замок.

XXIX

Как странно все.

Я сижу за столом, на Светкином месте. Здесь работает, пишет местная знаменитость — Тимофей Колобов, правда, имя его я услышал сегодня впервые. О чем он пишет? Плохо или хорошо? Наверно, хорошо, иначе Светка бы не сказала, что «он у нас как писатель». Да и грешно жить на нашей земле и писать плохо. Колобову есть у кого поучиться. В наших краях подолгу жили Лесков, Толстой и Тургенев, Бунин, Фет… Как же после них писать плохо? Читатели засмеют. Но не позавидую я этому Колобову, хотя устроился он ничего: мягкая мебель, ковры, полированный стол, набор всевозможных ручек на мраморной подставке… Только пиши! Шелковистые портьеры на окнах. А вот и Бунин — портрет на стене. Верно, уважает, чтит его Колобов.

Долго всматриваюсь в лицо Бунина: сухощаво-болезненное, будто чахоточное, с впалыми глазницами. Взгляд проницателен и тосклив, безбрежно тосклив. В такие минуты в нем, наверное, просыпался черный человек Есенина. А ведь как он любил! Лику, Оленьку Мещерскую, Россию!.. И все же не могу понять, как смог он покинуть родину. Жестокое сердце. Понять не могу, а верю, сколько страданий вобрал он в себя, особенно там, на чужбине, сколько перемучился, сколько снов истосковал по отчей земле…

Почему-то вспоминается мне самодельный памятник из ракушек на братской могиле моряков под Севастополем. По серому ракушечнику мелом написано:

Братья, вы наши труды пожинаете,

Нам же в земле истлевать суждено.

Что же нам памятники не ставите,

Или забыли давно?!

Какая связь между Буниным и этим воспоминанием?

Беру лист бумаги и пишу:

«Бунину нужен памятник».

Оставляю записку на видном месте. Пусть подумает Тимофей Колобов. Если он хорошо пишет и если он любит Бунина, он поймет, что это не шутка.

XXX

Да, письма…

Читаю одно, второе…

Звонит телефон. Отвечать или не отвечать? Поднимаю трубку…

— Это Колобов? Тимофей Иванович?!

— Нет. Он в командировке.

— Простите, а кто это?

Называю себя.

— Вы не знаете, к кому мне обратиться с таким вопросом?..

Отсылаю всех по номеру к Галушке.

— Ах, Галушка?! — в трубке то недоумение, то радость, то огорчение. — Спасибо, спасибо…

Я доволен.

…А писем много. Все интересные, но чем больше читаю, тем тоскливее мне, тем больше уверяюсь, что помочь Светке не могу. Не знаю, что ответить ребятам, а они как сговорились, все об одном: «Предлагал девочке дружбу, а она отказалась…» Или не ответила, или сказала, что ей нравится другой… Не лучше и девочки: «Я не могу без него!..» В заключение — «Посоветуйте, что мне делать?», «Напишите мое письмо в газете, тогда она сразу поверит и согласится со мной дружить…»

Что в этих письмах знакомо мне? Неужели в мире ничего не изменилось и поколение, которое идет за нами, не поумнело?! Хотя нет, поумнело!.. Ни в одном письме нет постскриптума, каким заканчивал свои послания мой друг Сеня Шаров: «Жду ответа, как соловей лета». Одной пошлостью меньше…

Не дождавшись моего звонка, приходит Светка.

— Ну что, Галушка?! — спрашиваю я, чтоб сбить ее с толку.

— Как что, готово?! Со штурманским приветом и пр…

— Нет, — говорю, — не писал и не буду.

— Почему?

— Потому что все они, — киваю на письма, — предлагают дружбу.

— Естественно, — пожимает она плечами, — а чего ты злишься?

— Да того, что знал я одного мышонка. Пришел он к кошке и говорит: «Кошка, кошка, давай с тобой дружить!» — «Давай!» — согласилась кошка и стала заботиться о нем ласкает, облизывает, поит его, кормит… Мышонок только на печи лежит, бока греет. Терпела-терпела кошка, а потом посмотрела на него, как на мышонка, мяукнула и чуть не проглотила. Говорит: «А катись-ка ты, мышонок, дальше, пока цел!..» И покатился он: сначала к зайцу, потом к лисе, до медведя дошел. Везде та же история. В конце концов докатился опять до мышиного царства, а мыши смеются. «Чем, говорят, трепаться, лучше б на самом деле другом был. Тогда б тебе не пришлось ни к зайцу, ни к лисе, ни к кошке бегать!..» Но мышонок каким уродился, таким и остался. Как в песне: орел степной, казак лихой… Хоть и женился потом, а живет плохо, и все на сторону поглядывает, все в друзья набивается, а только от него самого дружбой и не пахнет…

Светка пристально смотрит на меня, краснеет, я отвожу взгляд, собираю в кучу ее письма.

— Ты про кого рассказал? — спрашивает она настороженно.

— Не важно. Сказка — ложь, в ней намек — добрым молодцам урок.

— И превосходненько! — неестественно оживляется она. — Материал так и назовем: «Добрым молодцам урок!»

— Ты что? Я писать не буду.