По знакомым дорогам - [9]
Райком направил Неруша в Узруевский лес, где надо было ждать появления отряда, но он так и не появился. Я сказал Степану, почему, так как знал об этом от людей, пришедших под Москву и рассказавших мне на оборонном рубеже в Сычевке, как пострадали под бомбами секретарь райкома и партизанский командир…
Вокруг Неруша и Солдатенко собралось в Узруевском лесу двадцать шесть человек. Так пока и воевали. Пользовались партизанскими базами, это помогало, но сил было маловато, все ждали: вот-вот придет отряд. Вместо этого окружили немцы — в урочище Моховом. Видно, даже малочисленный отряд здорово допекал оккупантов, потому что все время нападал на полицейские посты, громил, разгонял…
— Бой в урочище был тяжелым… Там эти гады убили моего сына. Вот видишь, какой я стал? — Степан тронул седину
А лицо его начало подергиваться. Мы помолчали.
В урочище Моховом погибли Солдатенко и еще несколько партизан. А остальных Неруш повел по лесам, пока не встретил большой отряд, который взял их к себе. Это был отряд Федорова, переросший затем в соединение.
Алексея Федоровича Федорова, первого секретаря Черниговского подпольного обкома партии, я дважды встречал в Москве в те месяцы, когда мы готовились лететь сюда. Он прилетал из вражеского тыла, заботился о нуждах соединения. А жил Федоров в гостинице «Москва», там, в его номере, мы вели беседы о партизанском деле. Алексей Федорович расспрашивал о прошлых днях, рассказывал о сегодняшних и обещал помочь в создании отряда, если я прилечу, звал.
После разговора с Нерушем я собрал все силы и, что называется сжав кулаки, пошел к Попудренко — узнать, чем и как он нам поможет. Заволновался. А сумеет ли? Захочет ли? Естественно волноваться, когда впервые встречаешься с человеком. Ах, если бы мы застали Федорова! Все было бы проще и быстрее!
Николай Никитович Попудренко встретил нас вчера торжественным ужином, специально, как сказали наши утренние гости, старые друзья, мобилизовал для этого все свои возможности, а вдруг это — точка? Организация отряда — совсем другое, кропотливое и хлопотное, гораздо более долгое дело. А кто же поможет, кроме Попудренко, оставшегося командиром соединения, созданного из тех отрядов, которые Федоров не взял с собой, чтобы враг получал удары и здесь?
В землянке Попудренко были командиры и комиссары этих отрядов, но Николай Никитович прервал деловой разговор и встретил меня улыбкой. А я, растревоженный воспоминаниями о плохой погоде, о неудачах перелета, спросил его прямо, при всех, на что мне надеяться. Попудренко пригласил меня сесть и сразу переадресовал вопрос всем. Поможем, дескать?
— Конечно, — ответили партизанские командиры.
— Ну то? Чув? — спросил он у меня, переходя на родную украинскую мову. — Ну что? Слышал? — Теперь я улыбнулся, укоряя себя за недавнюю мрачность, а он продолжал: — Мы так понимаем, что каждый из нас обязан помочь вам и вашим людям, а кроме всего, такой наказ оставил нам Федоров…
Может быть, это главное партизанское чувство — чувство товарищества, из которого и рождалась наша великая сила. На тысячи километров вокруг — леса, но будь в них и один человек с партизанской душой, выросший и воспитанный на партизанских обычаях, — он уже твой помощник и не присядет, пока не поможет тебе, пока не накормит, не отведет, куда надо, не сделает всего, что подсказывает общее желание бить врага.
Пока я говорил с Попудренко, Кругленко успел оборудовать штаб. Это была первая точка, связанная с рождением нашего отряда. Выглядела она так — вырыли квадратную канаву, траншею, в которую мы опускали ноги, когда садились, а сам квадрат земли становился для нас столом, на нем расстилали карты, раскладывали карандаши, компас и другие предметы., нужные для работы, а в обеденный час его покрывали плащ-палаткой вместо скатерти — ставь котелки, приятного аппетита.
А вокруг — сосны. Высокие — иной раз облака цеплялись за них. Елинский лес, в котором размещалось соединение Попудренко, славится соснами… Я до сих пор помню три сосны вокруг нашего «стола», каждый сучок нарисовал бы, даже не умея рисовать. Все сосны в лесу если не одинаковые, то вроде похожие, а наши словно бы выделялись, узнавались издалека.
За этим «столом» Попудренко провел в тылу врага первое совещание штаба нашего будущего отряда. Мы узнали, какие немецкие гарнизоны и станы полиции есть поблизости. Особо остановился он на гнезде предателя Пахома — тогда это имя прозвучало для нас впервые. Пахом со своей бандой обосновался в большом селе Чуровичи, километрах в тридцати от нас. Банда его насчитывала человек триста и уже немало вреда причинила партизанам. Выслеживала мелкие группы, нападала на них. Помогала гитлеровцам отправлять местное население в Германию на работы — иными словами, гнала земляков на фашистскую каторгу. А Пахом имел за это от гитлеровцев награды.
— А кто такой Пахом? — спросил Негреев.
Попудренко ответил, что это бывший офицер царской армии, штабс-капитан. В наше время втерся в доверие к простодушным людям и возглавлял военизированную пожарно-сторожевую охрану на одном из киевских заводов. Когда на этом заводе случилась крупная кража, судебные органы установили, что начальник охраны сам организовал ее. Пахом был осужден на пять лет и сидел в киевской тюрьме, из которой его вытащили… немцы. Он сразу изъявил желание служить им и был отправлен в Германию, где учился бороться с партизанами, овладевал наукой подчинения нашего населения немецкому порядку.
