По законам железных людей - [35]

— В сейфе банка Тосай–гинко. Теперь вы — его наследница и вправе поступить с ним как хотите.

— Мне нужно идти. Мы встретимся в другой раз.

— К сожалению, другого случая может не представиться. Поэтому я хотел бы подождать здесь. У меня есть к вам еще дело… Речь о Гото.

— Это так важно?

— Узнаете, — уклонился я от ответа.

Каёко отвела меня в одну из комнат. То она торопилась, а сейчас не ушла, прежде чем не заварила мне свежего чаю. Я подумал, что у нее найдутся оправдания для Кавакита.

Он уехал полчаса спустя. Она вышла его проводить. Было слышно, как раскрываются и закрываются ворота. Каёко вернулась, и мы перешли в гостиную. Она достала из бара бутылку бренди.

— А вы? Ах, да, «Something special». Его любил Такити.

— И это я знаю. Так что же, Кавакита дал обещание уйти в отставку?

— Да.

— Завтра он заберет свое обещание обратно.

— Почему вы так думаете?

— У Гото снова инсульт. Уже второй.

— Не может быть!

— Может. Приступ случился, когда я был у него. У меня нет причин врать.

В душе этой женщины, хотя я не могу утверждать, что она у нее есть, но, по крайней мере, в том месте, где ей положено быть, творилось смятение. Я понимаю, это сулило перемены в жизни пятидесятисемилетней женщины. И не обязательно — радужные.

— Кавакита не узнает об этом.

— А мне кажется, лучше будет, если он узнает. Гото, возможно, удовлетворится отставкой своего противника. Но что это даст? Из отставки возвращаются…

— Чего же вы хотите?

— Отдайте мне дневник. И не говорите Кавакита. Я знаю, что с ним делать. Не напечатают газеты, можно передать его крестьянской партии для оглашения в парламенте.

— Я не могу нарушить слово, которое дала Кавакита.

— Что вы ему обещали?

— Сжечь дневник.,

Я налил себе еще одну порцию виски, потом — еще одну, Настроение у меня было такое, что алкоголь не брал. Мне было жалко всех беззащитных. И ее тоже, ту, которая когда–то родила дочь и не смогла стать ей матерью. А может быть, я жалел себя, потерявшего Йоко. Никакие сплетни, факты, показания на суде не имеют для меня значения. Любишь — значит любишь… Я вдруг услышал, что Каёко о чем–то мне говорит…

— Это мне сказал когда–то Гото. Он сказал, что в интересах государства приходится жертвовать личными чувствами. Есть законы, говорил он, которым следуют те, кто управляют страной и народом. Надо управлять, имея железную волю и не позволяя чувствам выходить из–под контроля. Гото не только говорит так, он и сам такой человек. Он позволит Кавакита уйти с почетом в отставку. В интересах государства.

— Если вы не отдадите мне дневник, я сумею сообщить Кавакита приятную новость и тогда посмотрим, как он уйдет в отставку!

— Но вы ставите меня в безвыходное положение!

— Почему? Может, я чего–то не понимаю, не знаю?

— Да. О Йоко разговор особый. Она — наш с мужем ребенок. Но поймите, до замужества я служила в конторе Кавакита… И его отношение к Такити, как бы вам сказать… Боже, неужели это нужно объяснять!..

Да, эти люди с железной волей умеют держать свои чувства под контролем. Бедный Такити, знал бы он, кого решил шантажировать!

— Вы думаете, смерть вашего мужа связана с этой тайной?

— Не знаю.

— Знаете.

— Я понимаю, что вы от меня так просто не отстанете. Муж меня не посвящал в свои служебные дела. Но когда все произошло, я поняла, что он проник в какой–то секрет. Вероятно, для самозащиты… Но не успел…

Каёко вдруг оборвала фразу… О чем она думает сейчас? Сожалеет о прошлом? Вряд ли. Когда она излагала жизненное кредо Гото, мне почудилось, что в этом она ищет утешение и оправдание самой себе. Как естественно соседствуют фарс и трагедия. Я сказал ей, что если она смирилась, у меня нет права осуждать ее, но сам не могу иначе. Если хочет, может передать Кавакита.

— Ну зачем вы так? Мне дороги ваши чувства к Йоко. Но есть вещи, которые несообразны с логикой.

— Имеете в виду, что справедливость торжествует не всегда или с опозданием?

— Да. И что бы вы ни предприняли, Кавакита выйдет сухим из воды.

— Посмотрим.

— В этом деле не надейтесь на помощь и со стороны Гото.

— Я это понял из нашего разговора с ним.

— Очень может быть, что вас убьют, — сказала Каёко и закрыла лицо руками. Хотя этим рукам не приходилось заниматься черной работой, возраст они все–таки выдавали.

Через два дня я получил копию дневника. Газеты отказались от публикации. Дела с копиями в суде выигрывает противник. Особенно — сильный. Мой университетский приятель работал личным секретарем депутата парламента от крестьянской партии. Патрон с видимым энтузиазмом загорелся идеей. В тот день, когда он выступил с запросом об этике государственных служащих, я сидел в парламенте вместе с другими журналистами. Депутат добросовестно потрясал копией дневника, однако чего–либо внятного зал от него не услышал. Двадцать лет назад. Один министр. Словно у Кавакита нет ни имени, ни фамилии. Премьер–министр в своем слове обещал этот вопрос проработать. Прежде говорили откровенней: «Положить под сукно!»

Я знаю, все уйдет в прошлое и забудется. Один я буду вспоминать, как дама из «Шагала» сунула мне в ладонь бумажку и меня поразило сочетание «Каё» — ведь так она подписала записку. Если бы не было этого, возможно, продолжение этой печальной истории было бы иным. Как много в этих «если», «вдруг»!