По волнам жизни. Том 2 - [62]

— Ты что же, не послал своих буржуев чистить панель?

— Еще нет…

— А моих я погнал с утра на работу!

Такая же грязь была и на рынках. Мы жили возле Смоленского рынка и часто его наблюдали.

Всю зиму 1918–1919 года на площади лежало несколько дохлых собак и павшая лошадь. Трупы оставались несколько месяцев, законсервированные сковавшим их морозом. Весной трупы оттаяли и стали разлагаться. Невыносимая вонь заставила кого-то под конец их увезти.

Уборная на Смоленском рынке и окружающее ее место представляли собою гору нечистот, и эта гора с течением времени росла и в вышину, и в ширину. Уборная издавала такое зловоние, что трудно было проходить мимо, не затыкая носа. Весной отсюда потекли смрадные желтые потоки на рынок и на улицу.

На площади рынка торчали брошенные владельцами, завязшие в грязи, а затем скованные морозом несколько саней и телег. Никто их не убирал, хотя они и мешали торговцам.

Такие же картины представляли и другие рынки: повсюду зимовали трупы собак, кошек и пр.

В разных частях Москвы, в частности напротив городской думы, стояли у станций трамвая изящные стеклянные павильоны. В них теперь почти все стекла были революционным народом выбиты. Сами же павильоны обращены в смрадные общественные клозеты, мимо которых и пройти было трудно.

Некоторую чистоту на улицах и площадях стали наводить с лета 1919 года.

Уличная жизнь замирала. Извозчичьих экипажей становилось все меньше. Настал момент, когда они вовсе исчезли с улиц. Крестьяне, занимавшиеся извозом, поуходили в деревни или занялись другим делом. С 1920 года понемногу они снова стали появляться.

Трамваи еще двигались, но работали неправильно, с перерывами, постепенно приходя в упадок. Вагонов двигалось все меньше. Было время, в течение нескольких месяцев, что на улицах вовсе не появлялось трамваев. Когда же они двигались, то бывали переполнены, — платы за проезд не требовалось. Все переполнялось, и грозди пассажиров свешивались на подножках.

Потом плата была восстановлена: 30, 40, 50 коп. и выше. Однако платили не все; кто не желал — не платил. Кондукторши не могли справиться с хулиганствующими даровыми пассажирами, а прибегать к помощи милиции не могли. Милиции, в сущности, не было. Отдельные милиционеры кое-где попадались, но стыдливо прятались, стараясь, чтобы их не замечали и ни с чем к ним не обращались.

В 1921–1922 годах движение трамваев стало почти правильным. О бесплатности проезда, когда кондуктор заявлял пассажирам:

— Граждане, трамвай — это ваша собственность! —

было уже окончательно забыто. Взыскивалась плата и немалая. С падением валюты цена трамвайного билета росла. В 1921‐м он стоил миллион рублей, а в следующем году дошел и до десяти миллионов.

Но что все еще оставалось — это грязь и заплеванность вагонов.

На остановках очередей обыкновенно не было. Пассажиры лезли в вагон, точно на абордаж. В этот момент посадки у многих вытаскивали портмоне, дамские сумочки, срезывали полы одежды…

Кондуктора понемногу вступали в свои права. Однако о возможности, чтобы кондуктор оказал пассажиру мелкую услугу, как это совершенно обычно в Европе, — поддержал старуху или ребенка, помог втащить вещи и т. п., никто даже и не подозревал.

Но в Москве существовала особенность трамвайного дела, до которой в Европе едва ли додумались бы. Когда происходило какое-либо вечернее или затягивающееся на ночь собрание коммунистов, к месту собрания пригонялись десятки трамвайных вагонов. Кондуктора и вагоновожатые должны бывали часами дежурить на морозе, пока господа коммунисты не наговорятся, чтобы потом их развозить в разных направлениях по домам. Об ограничении рабочего дня известным числом часов в таких случаях не вспоминалось.

Улицы Москвы пустели. Парадные входы домов оставались почти все эти годы закрытыми. Ходили через черные входы и через кухни. С сумерками закрывались в домах ворота, и все, кто мог, укрывались в своих квартирах.

Электрическое освещение понемногу прекращалось. Его не было ни на улицах, ни в домах. Однако иногда внезапно освещались целые кварталы, но с особой целью, о чем будет рассказано дальше. В позднейшее время электрическое освещение с перебоями стало работать.

Среди погруженной во тьму столицы ярким пятном выделялся Кремль и прилегающие к нему улицы. Здесь освещение было даже ярче, чем при «проклятом царском режиме». Однако эти ближайшие улицы, например — Моховая, освещались отнюдь не ради удобства населения, а для удобства охраны Кремля, на случай контрреволюционного нападения на не отличавшихся храбростью носителей большевицкой власти.

Так же ярко освещалась и Театральная площадь, где, между прочим, находится гостиница «Метрополь», — гнездо влиятельных коммунистов[64].

Освещение в Москве начало восстанавливаться с 1921 года. Светили уличные фонари, домовые комитеты были принуждаемы у ворот каждого дома зажигать по электрической лампочке.

Конечно, далеко все же не доходило до уличного освещения дореволюционного времени.

Немногочисленные пешеходы, как указывалось, с сумерками старались исчезнуть с темных улиц. Неудивительно, — уличные грабежи становились все учащавшимся явлением.