По волнам жизни. Том 2 - [29]

Протолпиться на вокзалах к поезду сквозь это море солдатчины и получить в вагоне хотя бы какое-либо место — стало уже настоящим подвигом.

От конца марта радостное весеннее чувство первых дней революции уже исчезло. Оно сменилось смущением и нарастающим чувством тревоги. Авторитет власти — всякой власти — стремительно падал.

В Ржевском городском управлении старый «буржуазный» состав думы доживал свои дни. На него был сильный напор левых элементов, и дума явно зашаталась.

В гарнизоне появились разные самостийные организации: латышская, украинская и пр. Деятельность свою они начали с устройства гуляний, и на бульваре запестрели флаги: желто-голубой, бело-коричневый и разные другие.

В одном полку комитет сместил полкового командира за то, что во время полкового праздника он не воспрепятствовал развеске русских национальных трехцветных флагов.

Дошло до 1 мая, — первого «свободного» в России пролетарского праздника. Как и везде, он был отпразднован с шумным торжеством. Из города отправились громадные процессии рабочих всех фабрик и заводов, а также весь гарнизон, за город, на гуляние, куда приглашались «все граждане и гражданки». Растянувшаяся версты на две процессия пестрела на ярком солнце красными флагами, множеством плакатов и убранством лент; среди флагов местами развевались и желто-голубые флаги украинцев.

Открылась в Ржеве и постоянная говорильня. Она поместилась в здании уездной земской управы, и речи здесь лились без конца, особенно в дни каких-либо частых тогда съездов.

Помню горячие споры, которые повелись около вновь образовавшегося Крестьянского союза, с программой, во многом близкой к эсеровской[30]. И у представителей союза шла горячая словесная война с социалистами-революционерами, упрекавшими «крестьян» в плагиате их программы. В жарких спорах деятельное участие принимали вновь выплывшие на свет ораторы из офицеров, представители кооперации, а также представители сельского духовенства, в котором тоже выявились социалисты разных мастей. Собственно же крестьяне больше молчали, с загадочным напряжением слушая изливавших потоки красноречия ораторов. Пережевывали ли они в себе все слышанное или слушали больше механически?

Тем временем начался новый массовый психоз — увлечение фигурой Керенского. Его истерические выступления стали заражать людей, с пошатнувшейся от всего пережитого и переживаемого психикой.

Помню болезненно-истерическое воззвание в газете каких-то психопаток — тверских учительниц:

— Берегите солнышко земли русской — Керенского!..

Детонация в банке

В конце марта мне передали:

— Солдаты гарнизона часто высказывают возмущение тем, что со здания банка до сих пор не снят золоченый двуглавый орел!

Ранее упоминалось, что этот орел виден отовсюду в городе.

Сначала я не придал этому значения.

Но недели через три — это было в начале страстной недели — мне уже передали определенную угрозу сознательных революционных солдат:

— Если в самом близком времени этот контрреволюционный орел не будет убран, мы его снимем стрельбой из пулеметов!

Знакомые офицеры советовали не пренебрегать угрозой.

Подвергать банк опасности обстрела было нельзя. Прежде было бы просто: приказать низшим служащим банка — в их числе был даже свой механик — убрать орла, и он был бы снят. Теперь надо было соблюдать весь этикет революционной тактики: вызывать охотников за денежное вознаграждение. Никто, однако, не вызвался.

А время шло, и опасность обстрела близилась. Под конец, с большим трудом, удалось отыскать одного мастера, который согласился, работая вместе с сыном, снять орла за вознаграждение в восемьдесят рублей, — тогда это было немало. Они проработали два дня, поднимаясь постепенно по устанавливаемым подмосткам вверх по крыше терема.

На улице, перед банком, оба дня стояла толпа, преимущественно из солдат. Одни просто гоготали от восторга, что так непочтительно снимается государственный герб. У других ожидания были корыстные: они верили в легенду, будто орел этот отлит из чистого золота. Ждали момента, когда он упадет на улицу и разобьется на части… Они дождались падения, но кусочки позолоченной жести их не соблазнили.

Год спустя, попавши в Москву, увидел, что в Кремле все позолоченные орлы благополучно существуют на своих местах, над башнями.

Пришлось убирать из банка и остальных орлов. Мой предшественник был, очевидно, большим их любителем. Когда я велел их пересчитать после снятия, — оказалось около сотни. Вынесли все царские портреты, кроме одного — царя-освободителя. Сначала казалось, что Александр II не вызывает одиозной памяти. Этот портрет, равно как и зерцало в кабинете заседаний, продержались до половины лета. Затем сослуживцы, не спрашивая меня, их унесли куда-то.

Отношения с сослуживцами оставались хорошими. Конечно, перспективы революционной свободы, как и везде, опьяняли молодежь, но развал шел медленно. Первым сдало Двинское отделение. Приходит Вешенский с какой-то бумагой:

— Посмотрите, что они мне поднесли!

Подобие конституции.

— А вы, Сергей Иванович, что же ответили?

— Что же я могу? Конечно, все принял!

Ясно было, что, после этого примера, не могли не взволноваться и ржевитяне. Действительно, вскоре и они выработали положение о комитете отделения и устав профессионального союза. Однако они поступили корректнее, чем двинские: не поставили меня явочным порядком перед фактом введения самоуправления, а пришли посоветоваться со мною, особенно по вопросам управления банком. Мы легко пришли к обоюдному соглашению; с моими указаниями они полностью согласились. Винить служащих за это выступление было бы несправедливым, так как почти повсюду, в том числе и в центральном управлении в Петрограде, подобные комитеты уже образовались. Умеряющее действие на более горячие головы оказывали служившие в нашем банке барышни.