По волнам жизни - [8]

Его разбудила ползавшая по губе муха. Юноша обнаружил себя на той же койке в той же пароходной каюте. Солнце, светившее через стекло иллюминатора, напекло ему голову, и он весь плавал в поту.

Сон исчез, и молодой человек снова вернулся к реальности: ну да, он на борту итальянского судна и оно с каждой минутой приближало его к родине.

Он взглянул на ручные часы: двадцать минут седьмого. Примерно через час корабль пришвартуется в Дурресе.

Юноша поднялся с постели, умыл вспотевшее лицо и шею, причесал — по обыкновению очень тщательно — темные густые волосы и посмотрел на себя в зеркало. Он увидел довольно низкий лоб, перерезанный неглубокой морщиной. Она начиналась у переносицы и углублялась всякий раз, как он хмурил брови. Увидел карие блестящие глаза миндалевидной формы, прямой, чуть широкий нос, тонкие бледные губы и маленький, с ямочкой подбородок. Взгляд его задержался на карих блестящих глазах, грустно глядевших из зеркала. В их зрачках мелькнуло лицо Клотильды, хорошенькой синеглазой блондинки, с которой провел он два года в Париже и которая провожала его вся в слезах на платформе городского вокзала. Она махала ему хрупкой ручкой и спрашивала:

— Скажи, ты приедешь еще?

А похожие на гробы вагоны медленно, один за другим, трогались с места, медленно, как похоронная процессия. Он видел нежную ручку еще какое-то время, пока Клотильда не растаяла в толпе — одна из многих, провожающих своих близких. Как печален был миг прощания! Вот и теперь ему казалось, будто в ушах звучат ее последние слова, ее внезапно дрогнувший голос.

— Приезжай еще, приезжай еще! — повторяла она, махая изящной своей ручкой, столько раз целованной им со страстью и нежностью. Да, именно об этом умоляла она его, и теперь, когда он смотрел на свое отражение в зеркале корабельной каюты, ему вспомнились еще и другие слова, сказанные Клотильдой на прощание в небольшом привокзальном кафе:

— Знаешь, никогда мне не забыть чудных твоих глаз!

Да, она говорила ему, что не забудет его никогда, и он был уверен в этом, зная силу и глубину ее чувства. Уверен он был и в том, что всякий раз, видя свое отражение в зеркале, будет вспоминать ее слова. И не только, конечно, слова. Будет ему вспоминаться, и столь же живо, как теперь, ее милое, чуть похудевшее лицо с мелкими чертами и обворожительной улыбкой, блуждающей на губах, накрашенных, пожалуй, слишком ярко. А ее чудесные глаза словно отпечатались в его зрачках, чтобы не покидать их никогда.

Юноша грустно вздохнул, отошел от зеркала, оделся и вышел на палубу.

Свежий воздух ясного солнечного утра, синее небо и легкий ветерок, который дул навстречу, освежая лицо мириадами соленых брызг и играя прядями кудрей, казалось, несли с собой ласковые и ободряющие слова. А печальные мысли невольно отдалялись, и тяжесть в голове улетучилась. Он облокотился о борт, сжал ладонями пылающие щеки, и взгляд его утонул в бескрайнем морском просторе.

Маленькие волны, разбуженные легким бризом, набегали словно нехотя одна на другую, затем накатывались с шумом, обласканные теплыми лучами солнца, и складывались в одну большую волну, которая росла, вздуваясь и пыхтя, и потоком обрушивалась вниз, скатывалась в бездонную пропасть, рассыпаясь жемчужными искрами. Все море кипело от этих волн, увенчанных искрящейся пеной и бесчисленными зернами жемчужин.

Юноша долго следил за непрерывной игрой ветра и волн и незаметно для себя снова погрузился в воспоминания. Словно кадры фантастического фильма мелькали в его воображении счастливые минуты чудесной жизни, прожитой им за эти три года, проведенные вдали от дома. Казалось, только вчера сошел он с поезда в Париже, куда приехал учиться в Сорбоннском университете. Он хорошо помнит тот хмурый осенний день: шел моросящий дождь, непрерывный и надоедливый; помнит первое впечатление от города, когда, выйдя из вокзала, очутился перед старыми, облупленными домами, черными от фабричного дыма и сажи. Впечатление совсем не отрадное. Неужели это и есть тот самый Париж, который ему все так расхваливали? Но, оказавшись впервые на площади Согласия и на Елисейских полях, кипящих жизнью и поразительно прекрасных, он сразу изменил свое мнение: Париж действительно ослеплял великолепием. Особенно же дорог он стал ему тогда, в тот солнечный весенний день, когда среди зелени парка Монсо, где цвели, благоухая, липы, он впервые увидел прелестную Клотильду…

Каким коротким оказался этот период его жизни, как быстро пробежали дни! Так же быстро, как эти волны, догонявшие друг друга, чтобы никогда не возвратиться…

Он проводил их взглядом и внезапно почувствовал облегчение: там, на горизонте, где волны сверкали, утопая в лучах солнечного диска, сквозь легкую завесу тумана, постепенно теснимого светом наступающего дня, виднелись голубоватые горы Албании. Да, именно в тот самый миг, когда он заметил вдали берег своей родины, все воспоминания о прошлом отступили куда-то назад, исчезли, словно в запертом сундуке со старым хламом, и совсем иные мысли уже зароились в мозгу, побуждая покончить навсегда с прошлым и покориться своей судьбе.