По волнам жизни - [6]

Ведат Кокона не задавался целью сопоставлять различные системы и методы воспитания. Сила его романа заключена в постановке социальных вопросов и показе различных сторон албанской исторической действительности, а не в их анализе. Однако иронический подтекст эпизодов и сцен, развивающих эту тему, и образы, связанные с ней (Ходжа Чосья, дядя Исмаила Халиль-эфенди, учитель музыки Козма), не оставляют сомнения в том, что сохранение средневековых принципов обучения он считал тормозом для национального развития Албании.

Между тем режим Ахмета Зогу, возвестившего о «европеизации образа жизни и культуры Албании», «продолжал держать страну, — пишет Ведат Кокона, — в феодальной узде времен турецкого господства».

Смена конституционной формы правления — провозглашение Албании монархией — и мирный поначалу процесс политико-экономической экспансии Италии позволили Зогу сохранять какое-то время видимость единовластного сюзерена, установить в стране террористический полицейский режим и окружить себя группой угодливых лиц, которые имели на него влияние и вместе с ним вершили судьбу государства и народа.

Одной из наиболее зловещих и одиозных фигур при дворе короля являлся изображенный в романе воспитатель Зогу — интриган и проходимец Абдуррахман, или, как его чаще называли, Ляль Кроси[10]. Невежественный и безграмотный человек, он неплохо знал приемы и методы знахарства, обладал незаурядной волей и силой внушения. Благодаря этим качествам Ляль Кроси стал своим человеком во дворце, прослыл прорицателем и был окрещен в европейской прессе албанским Распутиным. Официально он занимал скромное место депутата парламента, выполнявшего чисто номинальную функцию, но фактически распоряжался всем и «вертел членами правительства, как бусинами четок». Информацию о происходящем Кроси получал у многочисленных осведомителей и, кроме того, устраивал «выходы в народ», посещая столичное кафе «Курсаль».

Сохранив традиции восточных кофеен, служивших своеобразным мужским клубом, но получив европейский облик, городские кафе собирали различную публику. В самом модном и шикарном в Тиране тридцатых годов кафе «Курсаль», живописно воссозданном на страницах романа, бывали обычно парламентарии, феодально-буржуазная знать и разночинная интеллигенция.

В «Курсале» строго соблюдалась иерархия занимаемых мест. На террасе «обычно сидела албанская знать: старики, обучавшиеся когда-то в Стамбуле, судьи шариата — кади, служившие в разных концах Оттоманской империи и осевшие теперь в каком-нибудь тихом месте, как товары в лавке старьевщика; депутаты — столпы нации, получавшие по тридцать золотых наполеонов в месяц только за то, что били мух, хотя могли прожить и на пять-шесть леков в день; префекты и мэры, строившие себе по дому в каждом городе, куда их переводили по службе…». В зале размещались клиенты пониже рангом, а в саду — разночинная публика и учащаяся молодежь. Приходили обычно надолго, даже на целые дни, включая присутственное время. Приходили с тайной надеждой на счастливый шанс. Здесь волей Ляля Кроси могла измениться судьба многих, и чиновники «липли к нему, как мухи к свежему навозу».

Эпизоды в кафе «Курсаль», небольшие по объему, занимают в романе важное место. На этих страницах происходит перелом в развитии социально-политической темы романа. Картина средневекового быта, объективно тревожная своей анахроничностью, получает сатирический подтекст. Она свидетельствует о банкротстве режима, который завел нацию в тупик.

В самом деле, микромир посетителей «Курсаля» отмечен печатью агонии. Он выглядит гротескным символом недееспособного государства, гниющего, как рыба, с головы, и краха политики авантюриста, послушного воле сатрапа.

Не случайно именно в «Курсале» начинается «прозрение» аполитичного Исмаила.

В стиле повествования тоже заметны новые краски и интонации. Они привносятся открытой авторской иронией, острыми оценочными репликами, сатирической сутью метафор, эпитетов, сравнений.

Основным методом изображения примет «цивилизации» эпохи Зогу служит контраст между видимым и сущим.

Европейская мода, учеба за границей, современные танцы, курортные сезоны на пляже Дурреса, в Италии и во Франции, приемы в посольствах, прогулки верхом, ликование знати по случаю рождения принца-наследника. А за всем этим — экономический кризис, изнурительный труд, безработица, демонстрации людей, требующих хлеба, массовые аресты и суд над коммунистами, которые пытались создать объединенный фронт патриотических сил для сопротивления фашизму.

И наконец трагический апофеоз: высадка итальянского десанта и бегство короля из Албании…

Социальные события 1939—1944 годов представлены, как и прежние, хроникально. Они все так же интересуют автора главным образом в связи с поведением и судьбами его персонажей. Камертоном морального облика и гражданского состояния нации оказались оккупация и война, которая «как частое сито, неумолимо просеивала албанское общество, все более разделяя и в то же время группируя людей».

Едва нити государственной власти Албании, включенной в состав Италии, оказались в руках Франческо Якомони, наместника короля Виктора Эммануила III, бывшие прихлебатели Зогу тут же перестроились. Вчерашние парламентарии, знатные беи, богатые торговцы, буржуазная интеллигенция и клерикалы сразу превратились в верноподданных новой власти.