По волнам жизни - [69]

— Ты — мой муж.

Она проговорила это с некоторой робостью, но приятным, мелодичным голосом, который очень понравился Исмаилу. Будь на ее месте Клотильда, та бы, конечно, не преминула сказать ему: «Ты — мой любимый, дорогой муж, душа моя!» Но Хесма, которая не умела кокетничать и никогда еще не лежала с мужчиной в постели, ответила коротко и просто: «Ты — мой муж».

Исмаил взял ее легонько за кончик носа и решил объяснить, что ему хотелось от нее услышать.

— Ох, и хитрюга же ты. Я спрашиваю тебя, как меня зовут.

Она молчала.

— Я спрашиваю тебя, как меня зовут?

Она ничего не ответила. Исмаил придвинулся к ней.

— Скажи: Исмаил.

Она отвернулась. Взгляд Исмаила упал на открывшуюся белую шею с нежной бархатной кожей, где темнели черные, как воронье крыло, завитки блестящих волос…

Он положил ладонь ей на шею чуть повыше груди и попросил:

— Скажи: Исмаил.

От стыда Хесме захотелось нырнуть с головой под одеяло: ей представилось, что на нее обрушился потолок.

Луч солнца засиял, отражаясь в стакане с водой, стоявшем на тумбочке возле кровати; казалось, он смеялся над наивностью этой девушки, в глазах которой застыла тревога и в то же время светилось счастье.

Исмаил легонько охватил рукой полную нежную шею и прошептал в третий раз взволнованным, слегка дрогнувшим голосом, показавшимся девушке совсем чужим:

— Я тебя сейчас задушу. Скажи: Исмаил.

Но вместо того, чтобы душить, он, заглянув в глубину блестящих зрачков ее огромных черных глаз, смотревших на него опасливо, но с приязнью, склонился над ней и поцеловал ее в шею.

Брачная нить, которую Исмаил резко отбросил в сторону, упала на пол и одиноко лежала там, оплакивая отошедшее в прошлое девичество…

11

Осенние дожди зарядили давно. Небо, покрытое черными тучами, весь день давило на город, как большая свинцовая плита, подминающая под себя все живое.

Дождь моросил не переставая. Исмаил, который жил недалеко от гимназии на Кавайской улице, приходил на занятия за несколько минут до звонка.

Гимназия представляла собой запущенную, ветхую постройку, когда-то служившую казармой. Комнаты ее больше напоминали склеп, чем классы. Из маленьких окон виднелся кусочек низкого и пасмурного неба, а по давно не мытым стеклам непрерывно струились капельки дождя, оставляя за собой волнистые следы. Сумрачный вид здания наводил тоску.

На уроках, когда ученики писали сочинения, склонившись над белыми листами бумаги, Исмаил стоял у окна, выходившего в просторный и длинный двор, и смотрел на улицу. Напротив, за двумя кипарисами, он видел только текке Шеха Дьюзы, куда ходил ночью во время рамазана смотреть на рюфаи, которые кружились, вопя и стеная, доводя себя до экстаза. Всякий раз, глядя на текке, он вспоминал Дзима Туфина, друга детства, маленького рюфаи, умершего от столбняка перед самым байрамом.

Какая странная штука жизнь! Исмаил с Дзимом очень дружили в начальной школе, вместе закончили ее, вместе играли в футбол в Шалварах, а потом ночью, при свете луны, воровали бобы на бахче Рема Фарки. Они набивали бобами карманы, засовывали за пазуху, дрожа от страха, как бы их не поймал хозяин, и, только укрывшись в безопасном месте, успокоившись, съедали украденную добычу (с раннего детства Исмаил терпеть не мог бобы, но эти он ел, хотя и с трудом, только потому, что украл их). Однажды ночью они так объелись бобами, что их как следует пронесло. С тех пор Исмаил не мог на них даже смотреть. Во время рамазана после вечерней трапезы Дзим и его друзья дрались дубинками с мальчишками из другого квартала на берегу речки Ляны. Случалось, что драки кончались печально: утыканные гвоздями дубинки наносили ребятам увечья и с детских голов струилась кровь. Бывали и смертельные случаи. И вот в стране, где детские забавы заключались в краже бобов, в драках дубинками во время рамазана или в «подвижничестве» рюфаи, маленький Дзим, который не знал, куда девать бившую ключом энергию, оторвался, как листик, от дерева жизни и обрел навсегда покой под этими кипарисами.

А дождь все шел. Ученики, опустив головы, корпели над сочинениями, а Исмаил шагал взад и вперед по классу. Всякий раз, когда он доходил до стены и поворачивался, чтобы идти назад, его взгляд падал на висевший в раме под стеклом портрет короля Зогу.

Что дал его родине этот сноб в обшитой позументом феске с длинной белой кисточкой, грудь которого в обилии отягощали знаки отличия и ордена? Школу, напоминавшую хлев, или, может быть, библиотеку, похожую на постоялый двор, куда не заезжают постояльцы? Или же эти кафе, где за азартными играми убивала время молодежь, а вечером, выходя оттуда, шаталась, обалдев от карт? Или тоску монотонной жизни, тяжким свинцовым грузом лежавшую на сердце молодых людей?

Исмаил смотрел на ребят, склонившихся над тетрадями, и думал: кем они станут, эти дети, когда закончат гимназию? Секретарями общины, счетоводами или писцами? Ведь престижные должности заняли те, кому образование заменяли солидные связи. Кто из них сможет поехать за границу, чтобы завершить учебу? Немногие, очень немногие. Возможно, даже никто. Впрочем, нет. Вот тот мальчик, отец которого доводится кузеном министру просвещения, поедет, хотя он из самых отстающих, — министр, конечно, назначит ему стипендию. Наверно, поедут еще двое, а может быть, и трое — из тех, у кого есть связи в Тиране. А вот Бардюль Хюсенай, самый смышленый его ученик, первый по всем предметам, — тот никуда не поедет: он ведь из бедных и у него нет покровителей. Отец его служит простым приказчиком в лавке богатого торговца и не сможет найти денег, чтобы отправить сына за границу. Да, Бардюль Хюсенай, закончив гимназию, получит место секретаря общины, как многие лицеисты и выпускники других гимназий. То же произошло и с Селимом, сыном его тетки по отцу, очень способным к музыке. Играть на гитаре и мандолине он научился сам, даже по нотам, и играл так хорошо, что могло показаться, будто он окончил консерваторию в Европе. Селим еще в лицее страстно мечтал по-настоящему учиться музыке, чтобы стать дирижером оркестра. Окончив лицей, он поехал в Тирану, пробился на прием к министру и попросил назначить ему стипендию. Услышав о планах юноши, министр иронично улыбнулся: зачем посылать его в консерваторию учиться дирижерскому искусству, если в Албании нет симфонического оркестра?