По волнам жизни - [66]

— Ну что же, нам пора идти!

Женщины направились к двери медленно, обходя невесту, чтобы получше ее рассмотреть. Хесма все так же неподвижно стояла, опустив глаза, посередине комнаты, давая возможность, по обычаю, любоваться ею целый день. Сестра отца разломила надвое над ее головой калач и обе части сунула ей под мышки. Хесма смотрела вниз и не двигалась с места. Како Пино трижды повернула ее в сторону Каабы, а потом отвела в другую комнату, и там на нее набросили покрывало.

— Осторожно, осторожно, — предостерегала булла, — не смажьте ей красоту на лице.

Мать плакала, невеста плакала, подруги плакали… Им тоже хотелось выйти замуж за хорошего молодого человека, получившего образование во Франции… Вот счастливица Хесма, думали они, какой завидный жених ей достался! Ох уж эти женские слезы, в которых смешались и радость, и горе, и зависть!

Открылась дверь. Хесма сделала свой первый шаг под покрывалом. Глаза ее были заплаканы, губы дрожали. Она спустилась по лестнице и вошла в зал, где собралась вся семья, женщины и мужчины: по одну сторону сам Шакир-ага, а по другую — его братья и братья жены.

Светловолосый, светлобровый и светлоусый Шакир-ага с взволнованным и растроганным лицом стоял, гордо выпятив грудь и обнажив в улыбке золотые зубы. Он был одет в белоснежную фуфайку с широкими рукавами, прикрытую нарядным суконным джамаданом, вышитым кручеными золотыми нитками и отделанным шнуром. Под расстегнутым джамаданом его грудь пересекала золотая цепочка карманных часов. Черные, с галунами потуры{107} стягивал трижды обернутый вокруг талии шерстяной белый пояс. Новые гетры, завязанные у колен красными шнурками, были из самых дорогих, а на ногах блестели лакированные туфли.

Хесма поцеловала руку отцу, потом матери. До сих пор девушка кое-как сдерживалась, но, прижавшись губами к материнской руке и почувствовав ее дрожь, расплакалась навзрыд, а мать расцеловала дочь в мокрые от слез щеки.

Прежде чем невеста вышла из дому, ее тетушка ошпарила порог кипятком, чтобы убить злых духов. Поэтому, выходя, Хесма волочила ноги, не отрывая их от ошпаренных досок.

Уже на улице, когда невеста проходила мимо ворот Семихи, мать подруги крикнула три раза, держа в руках зеркало:

— Пусть невеста покажется мужниной семье светлой, как ясное солнышко!

И процессия направилась к площади Черчиза, где невесту ждал легковой автомобиль, чтобы доставить ее к мужу в Тирану.

10

Исмаил лежал с открытыми глазами на брачном ложе, застеленном шелковыми простынями и красным атласным одеялом. Начало светать: слабый свет робко проникал сквозь кружевные занавески. Он не спал ни минуты. Всю ночь прислушивался к бою — через каждые полчаса — больших стенных часов: час, половина второго, два, полтретьего… три… Вот только что пробило пять часов.

Он медленно повернул голову на подушке и краем глаза взглянул на спящую жену: казалось, она погружена в глубокий, тяжелый сон. А может быть, просто притворяется? Нет, в самом деле крепко спит. Ведь она, как и он, не сомкнула глаз всю эту ночь: лежала рядом, не шелохнувшись, будто мертвая, но Исмаил чувствовал, что и ей не спится. Так и лежали оба неподвижно, с открытыми глазами, в ночном мраке комнаты для новобрачных, испытывая, словно враги, страх друг перед другом.

При слабом свете робко разгоравшейся зари Исмаил еще раз украдкой посмотрел на жену и, удостоверившись, что она не проснулась, стал с любопытством разглядывать лицо этой, совершенно ему незнакомой молодой женщины, оказавшейся вдруг рядом с ним на одной постели.

У нее были гладкие блестящие черные волосы, разделенные сбоку ровным пробором, большой лоб с нарисованной веточкой кипариса, тонкие, подчерненные дубильным орешком брови, длинные, загнутые кверху ресницы, прямой нос, довольно крупный рот с пухлыми под яркой помадой губами, румяные щеки с выведенными на них контурами груш и небольшой, чуть заостренный подбородок. Сползшее немного одеяло обнажило беломраморную шею с голубыми прожилками вен и на ней красивый медальон, подаренный ей сестрой отца. На полном лице Хесмы сверкали золотые блестки украшений, в черных, разметавшихся на белой вышитой наволочке волосах переливалась серебряная нить, оставшаяся со вчерашнего дня.

Исмаил внимательно разглядывал девушку: она была теперь его женой, с ней ему предстояло прожить целую жизнь. Его жена! Кто она такая, эта девушка, эта незнакомая ему молодая особа, которую он раньше никогда не видел, не встречал и не любил и которая вдруг оказалась в его постели? Да ведь это же Хесма, дочь Шакир-аги, содержавшего Исмаила на свои деньги во Франции и давшего ему возможность завершить образование! Значит, его женой стала та, которая его купила!

Исмаилу вспомнились французские публичные женщины, бродившие ночами по тротуарам площади Оперы или Мадлен или в других уголках Парижа. Увидев одинокого мужчину — молодого или старого, красивого или уродливого, все равно! — они устремлялись за ним, шли следом, смотрели ласково, слегка наклонив голову, брали под руку и говорили с улыбкой: «Tu viens, chéri!»[18] И уже не оставляли незнакомца в покое до тех пор, пока не удавалось ввести его в какой-нибудь отель, где можно было снять номер на час и позабавиться за несколько франков. Отдаться неизвестному мужчине, не зная, что он собой представляет, чем занимается, здоровый он или больной! И происходит это в захудалом номере гостиницы на грязной постели, где пять минут назад валялась какая-то другая пара или та же кокотка, но с другим клиентом… Среди падших женщин иногда встречались совсем юные и такие красавицы, что на них невольно задерживался взгляд и сжималось от жалости сердце, когда они шли за уродливым старцем, чтобы дорогой ценой добыть себе несколько франков…