По волнам жизни - [155]

Суль и Шакир-ага придерживались одного и того же мнения по всем вопросам и нападали на Хасана Камбэри, ссылаясь на неопровержимые успехи гитлеровской армии, в то время как Хасан Камбэри пускал в ход аргументы союзников — «пустую болтовню», как называли его противники передачи лондонского радио.

Перед тем, как начать передачу новостей, радиостанция Лондона транслировала свою обычную музыку после четырех ударов гонга, и Шакир-ага говорил с издевкой:

— Ну вот, тамтамы и зурны радио Лондона!

Хасан Камбэри спорил с обоими родственниками, предсказывал конечную победу союзников и говорил с убежденностью, по тогдашнему времени смахивающую на полное отсутствие здравого рассудка или необъяснимое упрямство.

Исмаил редко вступал в разговор, будто не хотел обидеть ни одну из сторон, но даже когда принимал в нем участие, не вносил своей лепты в разъяснение проблемы: его мысли, казалось, подкрепляли правоту и той, и другой стороны. Он то поддерживал отца и возражал свекру и зятю, то занимал их сторону, выступая против отца. Он сразу сникал, когда слышал худую новость наподобие высадки немцев в Нарвике{164} или падения Парижа, терял всякую веру в союзников и со злости отдавал должное Германии, к которой не питал ни малейшей симпатии. Хасан Камбэри советовал сыну быть более последовательным в выражении своих мыслей, более твердым в убеждениях и не терять веру в конечную победу.

Женщины слушали мужской разговор и мало что в нем понимали. Многие из упоминаемых ими имен и названий они слышали впервые. Из всех этих горячих и продолжительных споров они понимали только одно: идет великая война на суше, на море, под водой и высоко в небе, миллионы людей погибают на поле битвы, и кто знает, как она отразится на родных Хасана Камбэри, Шакир-аги и Суля Кенани. Страшная буря разразилась во всем мире, и ее вихри веяли и над этой небольшой албанской семьей.

Нэслия иногда отрывала глаза от вязания и посматривала на дочь. Хесма выглядела задумчивой и, пользуясь тем, что мужчины поглощены политическим спором, украдкой бросала взгляд на Исмаила, полный безграничной любви и сострадания.

Несколько дней назад Исмаил поделился с нею своими опасениями: может случиться, его заберут в армию, теперь, когда албанская армия вошла в состав итальянской, всех мужчин с высшим образованием посылали в военную школу в Сполето, и некоторые друзья Исмаила уже отправились в Италию для прохождения воинской службы. Беда в том, что выпускники военной школы становились офицерами и были обязаны служить в итальянской армии. Исмаилу совсем не улыбалась перспектива сложить голову в пустынях Триполи или Сомали. Своими опасениями он поделился с женой, и теперь Хесма не знала покоя.

Всякий раз, когда Исмаил приходил на обед и ужин домой, она дрожала от страха, как бы он не принес с собою плохую весть. В полдень, бывало, переделав все дела, она садилась у окна и выглядывала мужа. Завидев его издали, Хесма быстро спускалась вниз, открывала дверь и с беспокойством всматривалась ему в глаза, а поняв по их выражению, что в этот день не услышит от него плохой вести, с радостным облегчением принимала от него пальто и шляпу, бережно вешала их на вешалку и говорила:

— Проходи, сегодня я приготовила твое любимое блюдо.

27

Много раз Суль Кенани, открывая по утрам ставни магазина, находил под дверью листовки, подброшенные туда ночью. Эти листовки отравляли ему жизнь, словно ложка дегтя в бочке с медом.

Он быстро поднимал их с пола, бегло просматривал, хмурился и в страхе разрывал на мелкие части.

Завидев в очередной раз на полу проклятую листовку, Суль выходил из себя и выливал весь свой запас ругательств на безбожных коммунистов, подрывавших благополучие родины. Ну чего добивались эти писаки, нарушавшие спокойствие тихих и степенных граждан, которые никому не делали ничего плохого и занимались своими делами? Чего хотели эти люди?

Одним августовским днем Суль Кенани, как обычно, вышел рано. Суль просыпался спозаранку, и ему не сиделось дома. Вставая с постели, он умывался итальянским мускусным мылом (Сулю теперь не нравилось мыло местного производства), смазывал волосы бриллиантином (чтобы сильнее понравиться Джузеппине, которая каждый раз говорила, что он все молодеет), одевался и сразу выходил из дома, чтобы выпить чашку утреннего кофе в одной из тех маленьких кофеен Старого базара, в которых так вкусно готовили кофе по-турецки.

Суль Кенани шел быстрым шагом, будто не хотел потерять ни одной минуты из прекрасной жизни, наступившей со дня прихода итальянцев. Сулю казалось, что большую часть жизни он прожил впустую: вот, к примеру, те шесть или семь часов, которые уходят на сон. Что чувствует человек, когда спит? — думал Суль. Ничего. Какое получает удовольствие? Никакого. Даже дни, когда у него были свидания с Джузеппиной, Суль считал пустопорожними, если в кассовом ящике не скапливался десяток-другой или даже сотня франков, которые тотчас переводились в Национальный банк из страха, как бы не произошло что-нибудь непредвиденное. В данный момент счастье представлялось Сулю прекрасной богиней, и она протягивала ему на одной внушительной ладони чернобровую венецианку, а на другой — кучу золотых.