По волнам жизни - [145]

Исмаил стоял у окна спиной к ученику, рассказывавшему стихотворение, и, когда тот закончил, повернулся к нему и сказал с раздражением:

— Нет, так стихи не читают! Разве это чтение? И какую любовь к родине могут вызвать эти строки при таком чтении? «Албания, ты честь мне оказала, албанца имя мне дала!» — сымитировал он манеру и тон ученика с обычно несвойственной ему откровенной иронией. — Чувствуется, велика честь!

Он сурово взирал на недотепу, который стоял боязливо, сцепив пальцы и опустив свою большую голову. И в эту минуту, неожиданно для него, глубокая жалость огромной волной хлынула в его сердце. Да, и этот маленький албанец, привязанный к своей стране, воспетой тоскующим по ней на чужбине поэтом, и он станет однажды презренным человеком, возможно, грузчиком в порту Дурреса, занятым на разгрузке итальянских судов, а его дети в школе — если они еще будут ходить в школу — будут, конечно, изучать не албанский, а только итальянский язык.

— Садись! — сказал он мягко. — На этот раз я не поставлю тебе отметки. Пусть расскажет кто-нибудь другой. Кто желает?

Ученики сидели с опущенными головами. Никто не осмеливался поднять руку, потому что в этот день их учитель был не в настроении и похвалы от него ждать не приходилось. Наконец за одной из парт в третьем ряду робко поднялась рука, и Исмаил сказал:

— Иди!

Мальчик читал приятным голосом, причем так хорошо, что Исмаил слушал его с удовольствием. И это была одна из радостей, которые дарила ему школа. Как нежно, бывает, звучат албанские слова! Ему вспомнилось, как Софика читала в тот знаменательный вечер в кинотеатре «Глория» стихотворение Васо Паши. Ему казалось тогда, что любовь к Софике овладела им со всей своей силой и эта любовь как бы слилась воедино с любовью к родине. Затем ему вспомнился Кристач Тутуляни, его чтение и комментарий стихотворения Чаюпи там, в Корче. В тот день, на уроке албанского языка, бремя оккупации казалось ему не таким уж безысходным. То были кратковременные, но очень дорогие для него радостные мгновения, которых навсегда лишены Рамазан Кютюку и ему подобные, ибо при всех своих деньгах они никогда не станут духовно богатыми. Да, в Албании много умных и энергичных учеников, которые завтра станут образованными и полезными для родины людьми. Да, ради них стоит работать!

— Молодец, Василь! — растроганно похвалил он мальчика. — Очень хорошо!

Испытывая волнение, Исмаил встал за кафедру и стал декламировать строфы из буколической поэмы Наима с такой выразительностью, какой ученики никогда не слышали от него. Через несколько минут прозвенел звонок.

Луч солнца, пробившийся сквозь пунцовые тучи, заиграл в этот момент на оконном стекле.

22

Весть о прорыве линии французской обороны и падении Парижа была тяжелым ударом как для Исмаила, так и для всех тех, кто питал большие симпатии к Франции и французской культуре.

После раны, нанесенной в сердце Исмаила в тот день, когда фашистская Италия вероломно напала на Албанию, это известие оказалось самым сильным потрясением для Исмаила, будто враг захватил последний уголок родной его земли. Эти немцы, потомки пруссаков, триумфально маршировавшие по Парижу во второй раз за последние семьдесят лет, будто растоптали душу тех, кто был воспитан на французской культуре еще со школьной скамьи. Исмаил представил себе немецкие танки, броневики и шагавших по Елисейским полям немецких вояк, которых много раз видел в документальных фильмах на экранах парижских кинотеатров. Он вспомнил прогулку, которую совершил однажды с Клотильдой в Булонском лесу, ненависть, вспыхнувшую в ее глазах, когда речь зашла о немцах, убивших ее отца во время первой мировой войны. А теперь «боши» — как она презрительно называла их — вновь стали хозяевами Парижа.

Одним из тех, кто тяжело переживал разгром французской армии и неожиданную капитуляцию Франции, был и Решат Дэльвина.

Решат, хотя и учился в Италии, все итальянское на дух не принимал, зато питал глубокую любовь к Франции. Перед захватом Албании он выписывал французские еженедельники «Марианна», «Кандид», а газету «Пари суар» читал каждый день в саду «Курсаля», как только Печи приносил свежий номер из книжного магазина «Аргус». Помимо газет Решат выписывал из Парижа много книг, собрав богатую библиотеку французской литературы, в которой имелись почти все крупные произведения. Почетное место в ней занимало полное собрание сочинений Анатоля Франса, который вызывал у него особое восхищение.

Как Решат, так и Исмаил сами удивлялись той горячей любви, которую они питали к Франции, к этому империалистическому государству, тем более, что оно никогда не поддерживало Албанию и албанский народ в его справедливых требованиях, а, напротив, проводило свою политику в ущерб маленькой нации. Их любовь была сильнее рассудка, и разгромленная, оккупированная, униженная Франция вызывала в душе двух друзей такое же сострадание и скорбь, какое вызывало у них угнетение родины.

Стремительное развитие политических и военных событий будоражило людей до предела. Обращал на себя внимание разнобой в настроениях умов, его можно было понаблюдать и в среде преподавателей гимназии, когда те ровно в десять собирались на большой перемене в учительской, чтобы выпить чашку кофе.