По волнам жизни - [138]

Тель и Манушате намного опередили их. Они поднимались на холм быстрыми шагами, словно соревнуясь с ними. Исмаил взбирался медленно, и Софика, чтобы не остаться одной, тоже замедляла шаги, хотя и боялась оказаться наедине с Исмаилом, испытывая какое-то тревожное предчувствие. Она шла чуть впереди и временами оглядывалась, проверяя, не отстал ли он.

Исмаил следовал за нею шагах в трех-четырех. Шел и пьянел от страсти, которую вызывали в нем стройная фигура Софики, ее нежная кожа, полная и упругая грудь, вырисовывающаяся под красной в горошек блузой, плавная линия округлых бедер и особенно крепкие, смуглые от солнца икры ног, приковывающих его взгляд. Никакие доводы разума теперь не в силах были погасить тот безжалостный огонь, давно уже сжигавший его. Вот она, красота, перед ним, совсем близко от него — остается лишь отбросить постылые условности, отделяющие его от удовольствия и счастья.

Исмаил ускорил шаг и, когда Софика, словно предчувствуя, повернула голову, как бы желая образумить его, поймал ее маленькую руку, сжал и дрожащим голосом произнес:

— Софика!

Девушка тотчас отвернулась, будто торопясь загладить какой-то свой промах, позволивший Исмаилу схватить ее за руку, и прядь черных и густых волос упала ей на лицо, вспыхнувшее красным пламенем. Исмаилу никогда прежде не доводилось любоваться таким живым румянцем. Маленькая ручка, которую он крепко сжимал в своей большой ладони, стала ледяной.

Софика хотела отдернуть руку, но он не отпускал.

Она обратила к нему печальный взгляд своих голубых и наполненных слезами глаз, сверкнувших на миг, словно просвет в густом лесу, из-под длинных черных ресниц и сразу погасших. Страстная просьба, казалось, исторгнутая из самой глубины души, отразилась в этом быстролетном взгляде, а взволнованный голос слабо выдохнул мольбу:

— Нет, нет…

Исмаил порывисто притянул Софику к себе, и в эту минуту ее волосы упали ему на грудь, а она, низко нагнув голову и вся дрожа, словно в сильном ознобе, опять прошептала:

— Нет, нет…

Он лихорадочно и страстно целовал эти волосы, губы его искали ее губ в водопаде густых и душистых волос, а Софика в третий раз взмолилась таким слабым голосом, что его едва было слышно:

— Не надо, прошу тебя, не хочу…

Но он обхватил тонкую талию и прижал к себе, опьяненный прикосновением ее груди, и под его крепкой рукой девичье тело, только что охваченное живительной дрожью, безвольно и податливо замерло.

Словно устав сопротивляться, она слабо качнула раза два головой{156}, повторяя угасшим голосом «нет, нет», и губы ее слились с его губами. И в этот миг она словно вся растаяла, как кусочек воска в огне, опаленная страстью.

Ее вдруг охватило полнейшее безволие. Ей казалось, что она долго брела по обожженной солнцем пустыне и вот теперь отдыхает в благословенном оазисе, у журчащего родника, утоляющего ее жажду. Он обнимал ее сильными руками, прижимая к груди, целовал как сумасшедший и шептал.

— Софика, я люблю тебя!

Но что же это такое? Не во сне ли она? Разве можно стоять вот так в объятиях чужого мужчины, забывшись у него на груди? Не сошла ли она с ума? А если бы их увидели Манушате и Тель?

Она тотчас собралась с силами, решительно выскользнула из его рук и, опасаясь, как бы все не повторилось сначала, отбежала в сторону и стала на расстоянии от него, опустив голову, как после тяжелого проступка.

Исмаил стоял ошеломленный, свесив голову, с трудом понимая, что же произошло сейчас на этом холме.

Она смотрела на него со странным, смешанным чувством страха и радости, сожаления, любви и презрения — с чувством, которое делало ее очень счастливой, но и очень несчастной, оно то возносило ее до небес, то безжалостно бросало оземь. Она ощущала еще на своих губах его горячий поцелуй, первый поцелуй той запретной любви, мечтая о которой она пролила столько горьких слез там, в интернате. Это была ее первая любовь, и она опалила ей сердце, как попавшая в дерево молния. Как помочь беде? Что делать? Как теперь смотреть Хесме в глаза?

Исмаил потер ладонью лоб, словно у него разболелась голова, и зашагал вперед. Пошла и она.

— Да, — сказал он, не глядя на нее, — чувство сильнее рассудка. Не зря об этом пишут. Я полюбил тебя еще в первый день, как увидел тебя в нашем доме. И с того дня любил тебя все сильнее, никогда не задаваясь вопросом, куда это все меня приведет…

Софика молчала. Шла, опустив голову, и отбрасывала ногой попадавшиеся на тропинке маленькие камешки.

Он остановился и спросил:

— Софика, ты любишь меня?

Она продолжала идти не отвечая. Он догнал ее и вновь спросил:

— Значит, ненавидишь?

Она опять промолчала.

Он хотел снова взять ее за руку, но заметил, что они уже поднялись довольно высоко, настолько, что вдали, у церкви, были уже видны Тель и Манушате.

Софике стало и хорошо, и грустно, когда она поняла, что Исмаил теперь не решится подойти к ней и прижать к себе своей сильной рукой. А ей так хотелось, чтобы он обнял ее еще раз, поцеловал, как несколько минут назад, а она, вся замерев, склонила бы голову к нему на грудь.

Исмаил вновь повторил:

— Скажи, ненавидишь меня?

Она ответила с раздражением: