По воле Петра Великого - [101]

Всадник молча стоял на месте несколько мгновений и вдруг, выпрямись на седле, повернул к кучке своих, которая темнела на вершине ближнего холма, за цепью всадников, окруживших костёр. Очевидно, там были начальники шайки.

Через две-три минуты снова подъехал всадник.

   — Мой господин, Таанат-бай, сказать изволил: если правдивы слова ваши и нет грязи на языке у вас, он желает сам проводить послов сибирского большого начальника, наместника белого царя, к своему повелителю, Мамай-салтану, сыну Абулхаир-хана, брата Хаип-Магома-хана. По воле Аллаха, недалеко за рекой стоит Мамай-салтанэ со своими воинами, которых многие тысячи. Желаешь ли, посол, сделать так, как говорит мой господин, Таанат-бай?..

Переглянулся со своими Трубников, выслушав киргиза.

   — Вот оно што! Уже и тут у нас под боком племянник ханский с целой ордою... У этих вон и фузеи видны за плечами... Ничего не поделаешь. Надо на мир идти... Поедем к Хаипу сперва, потом и до контайши доберёмся, коли Бог даст! — решительно проговорил Трубников и крикнул: — Ладно! Присылайте сюда одного из ваших, как аманата, что не тронете нас, если мы выйдем к вам с миром... Тогда и мы оружие спрячем, ружья повесим за спину, к вам подъедем для разговора дружеского.

Опять скрылся всадник, а через несколько минут явился он же и прямо въехал в группу московов, которые ожидали, сидя на конях. Он был без копья, старинный мушкет торчал в чехле за плечами; не было видно за поясом ни пистолей, ни кинжала.

Двинулись теперь все семеро к той группе всадников, которая маячила вдали, на холме среди сумрака ночного. Киргиз был в середине. Кольцо всадников уже разомкнулось во многих местах, и они тоже потянулись гуськом к вершине холма.

Быстро закончились переговоры. Седой Таанат-бай, с широким, скуластым лицом и глазами, сверлящими, казалось, самую душу, поприветствовал московов и предложил отдохнуть до утра в одной из войлочных палаток, которые быстро стали разбивать его уздени. А на рассвете, сказал он, придётся переправляться через реку и ехать к Мамай-салтану, стоящему в пяти-шести переходах от берега со своими улусниками и другими батырями, снарядившимися на войну, когда прошла весть, что ведёт на них своё войско русский начальник.

Спокойно проспали в шатре русские, не то почётные гости, не то пленники, потому что стража всю ночь охраняла их сон. На заре тронулись в путь, а через неделю Трубников очутился в большом лагере Мамай-султана. Поздно было, когда достигли они киргизского кочевья, но Трубникову не дали даже передохнуть и часа через два, среди глубокой ночи, ввели в обширную, убранную коврами юрту племянника ханского, который сидел на кошмах в своей высокой шапке, обвёрнутой белой чалмой с драгоценной пряжкой посередине.

   — Кто ты и что скажешь, посланец? — задал вопрос через толмача Мамай-салтанэ.

Трубников объявил ему своё звание, сказал о поручении, данном Бухгольцем, показал письмо к контайше и добавил, что может его отдать только самому Эрдени, но и для Хаип-хана имеется поручение тайное и важное от губернатора Сибири.

   — Могу и тебе сказать об этом поручении... Но сам я плохо владею вашей речью, боюсь не напутать бы. Есть ли при тебе надёжный толмач, который не выдаст того, что я скажу, никому на свете, кроме тебя и хана Хаипа-Магомы?

Задумался немного тяжеловатый на вид и небыстро соображающий, тучный киргиз с крохотными, заплывшими жиром глазами. Потом крикнул что-то в соседнее отделение палатки, а толмачу, бывшему тут раньше, дал знак уйти.

Пятясь, с низкими поклонами, скрылся толмач, а из-за войлока, делящего юрту пополам, выскользнул худенький, седой мулла в зелёной чалме, означающей, что он хаджа[3]. Маленькое, сморщенное личико уже приняло пергаментный вид, беззубый рот провалился, ушёл глубоко внутрь, придавая бабье выражение этому лицу, с редкими волосками, торчащими вместо усов и бороды. Но глаза, живые, быстрые, были ещё ясны, полны ума и блеска.

Очевидно, он должен был подслушивать за прикрытием, что здесь будет происходить, а теперь вошёл, ласково улыбаясь, приветливо кивая Трубникову, в то же время продолжая худыми пальцами безостановочно перебирать бусинки янтарных чёток, висящих у него на руке, беззубым ртом шепча беззвучные молитвы.

   — Здоров, бачка! — наконец, перестав кивать, обратился он к Трубникову. — Добрый час, добрый урус, приходи! Храни тебя Аллах и ваш Исса!.. Сказывай свой дела... Я шалтай-балтай могу по ваш, по москов. Панимай яхши...

Сказал, затих, слушает, чётки перебирает, губами шевелит, ровно не живой, а искусно сделанный истуканчик.

Трубников негромко заговорил:

   — Письма везу я хорошие от моего начальника, подполковника Бухгольца. Да сам он не совсем правдивый и добрый человек... Пишет он контайше о мире. Просит пропуска до Зайсан-озера и далей. А у него в руках запечатанный пакет от самого царя. И раскрыть тот пакет он должен только на месте, когда придёт в Эркет-город... А как там он укрепится — ещё к нему будут на помощь люди посланы. И тогда с двух концов пойдут наши на ваших людей. А губернатор, князь Гагарин, ещё недавно вам о мире писал, и вы ему писали, и на том шерть