По воле Петра Великого - [100]

Такое предупреждение особенно было необходимо в настоящую минуту, потому что ещё весною прошлого года, задолго до выступления отряда Бухгольца во все концы и края сибирских степей, через реки и горы, в самые дальние кочёвки и улусы по обеим сторонам Иртыша до самого истока за озером Зайсан и выше прокатилась одна тревожная весть: десять тысяч московов с Темир-башем, «железным генералом», посланным от самого царя, идут разорять калмыцкие и киргизские улусы. Стариков будут жечь, мужчин-батырей, удалых наездников, перестреляют, перережут. Девок и баб возьмут себе в добычу, как баранту, вместе со всем скотом, верблюдами и лошадьми. А детей и юношей силой заставят есть свинину, принять крещение и осквернять мечети и прах отцов своих, правоверных мусульман, или наивных, но искренних буддистов.

Как будто в кварталах Тобольска, населённых инородцами, впервые народился этот слух, пущенный своими же, русскими людьми, вроде Задора и его приятелей, сознательно или слепо оказавших услугу планам Гагарина относительно помехи походу Бухгольца. Месяца не прошло, как волнующие слухи разнеслись на сотни, на тысячи вёрст кругом, потому что как раз весною разъезжались из Тобольска кочевые улусники-торговцы, и бухарские, и китайские купцы, особенно склонные разносить всякие слухи и вести по белому свету...

И вести эти скоро вернулись в Тобольск в виде сообщений о скоплениях кочевых шаек у верховьев Иртыша и по обеим сторонам, от Зайсана до Семиполатинской, недавно отстроенной ещё небольшой крепостцы... До Бухгольца, наконец, с разных сторон стали доходить эти же тревожные слухи. И ещё в Тобольске решил он послать вестника к кочевым ханам. Для этих поручений особенно рекомендовал Гагарин того же Трубникова. Теперь, когда дурные вести дошли до Бухгольца, он едва дождался первых дней потеплее, и в начале марта поскакал Трубников с верительными письмами по широкой степи, направляясь к дальним улусам, где, как было известно, находился сейчас контайша Эрдени.

Конечно, ехал посол Бухгольца не один. С ним был послан писарь полковой, Кононов, Чжан-Шал, крещёный калмык, вместо толмача, и три казака: Алёшка Жданов, Филька Мухоплев и Силантий Пиленко, трубач.

Странным показалось этим спутникам, что офицер направил путь не прямо на восток, через холмы в открытую степь, а стал подниматься по берегу Иртыша к его истокам и озеру Зайсан, вокруг которого разбросано немало калмыцких кочёвок.

Но здесь же, как знал каждый сибиряк, часто бродят шайки воинственных киргизов Каменной орды. Почти вечно воюют между собою эти два племени, родные по крови, но различные по вере и обычаям, одни буддисты, другие мусульмане. И даже во время перемирия, какое теперь настало между двумя народами, не могут удержаться удальцы киргизы, разбойники и воры по природе; переплыв на своих горбоносых, неутомимых конях Иртыш, покидая его левый берег, где владения повелителя Каменной орды, появляются барантачи обычно по ночам на правом берегу, во владениях калмыков, нападают на одинокие юрты, на небольшие улусы, угоняют скот, прихватывают и пленников и снова исчезают за рекою. А там, в горах и в степях родных, легче найти червонец, затерянный в песке, чем этих удальцов, которым не страшен даже гнев их собственного повелителя-хана...

На вторую же ночь наехала такая шайка на Трубникова и его людей, отдыхавших вокруг большого костра. Человек двадцать всадников стали со всех сторон приближаться к костру, оцепив его широким кольцом, чтобы оставаться вне выстрела.

Вот один всадник, припав к гриве лошади, вырвался из кольца.

   — Гей! Что за люди? — крикнул он, приблизившись так, что можно было переговариваться свободно. — Зачем вы здесь? Откуда?.. Сейчас давайте ответ.

Толмач не успел ещё перевести Трубникову вопроса, который и без того понятен был офицеру и трём его конвойным, как заговорил один из них, Пиленко, держа на прицеле свою фузею, как и все остальные.

   — Отвечать ему, что ли, господин подпоручик?.. Разом сыму с коня разбойничью башку эту бритую!.. Прикажите «огонь», пра! Што с ими калякать... Пра!

   — Молчи! Видишь, ещё подъезжают собаки... их уже с полсотни наберётся, а нас шестеро... да и то на этого плоха надежда! — поведя глазами в сторону Чжан-Шала, толмача, негромко отозвался Трубников. — Темно в степи; нам от огня плохо во тьму стрелять... А им хорошо... Если начнём костёр гасить, они тут и налетят!.. Надо потолковать с ними... Так, смирно сидите, пока они неблизко подбежали... Я сам спрошу!..

И громко по-калмыцки крикнул Трубников передовому всаднику:

   — Гей!.. А вы что за ночные люди? Барантачи-разбойники?..

   — Нет! Мы посланы разъездом от нашего хана пресветлого, от Хаип-Магома. Посланцев Эрдени-контайши калмыцкого провожали на этот берег, теперь возвращаемся к нашему хану. Давайте же ответ: вы кто такие?..

   — А мы посланы к вашему хану и к Эрдени-Журыхте от светлейшего князя, губернатора Сибири и наместника его царского величества с большими вестями. Так вы берегитесь трогать нас! — пригрозил Трубников. — Лучше примите вести, передайте их вашему хану, а нас пустите нашим путём.