По весне, по осени - [11]

И восходит солнце.

Десять часов вечера. Запад светел, можно писать при свете запада. Днем сочился дождь. Ходили с внуком Ваней за Сарку, набрали малины, черники. Сварил в печи варенья, напек блинов, поели досыта, вкусно; в организме тотчас явились силы, которых не было до блинов.

С утра собирал подписи в «гумагу» насчет поджога. Общественность дачного местечка Нюрговичи требует разбирательства дела о поджоге избы Горышина. Таким образом, у меня в памяти отложатся два дела о поджогах: рейхстага и моей избы.

Я приезжаю в Нюрговичи набраться спокойствия, необходимого в наше время мыслящей личности, как кислородная подушка при удушье. Спокойствия не стало в деревне; все другое есть, а этого нет. В июле совхозные мужики скосили траву на горушках, заложили в ямы силос. Конечно, выпили. Пошли по деревне — во всех избах дачники, только изба кооператоров Андрея с Сергеем оказалась на замке. Дверь выломали вместе с косяком. Затопили печь, сожгли главную драгоценность кооператива «Сельга» — березовые плашки, на печи три года сушенные, для последующей художественной резьбы на оных. В уставе кооператива «Сельга», я видел, записано, что кооператив намерен производить художественные изделия из местных материалов. В чужой избе совхозные мужики гужевались до полного истощения припасов. Говорят, что у Андрея с Сергеем было припасено двадцать две пачки чаю. Вернувшись, хозяева не обнаружили в своем разоренном гнезде ни чаинки. Заново приживаться им не хватило терпения, да и кооператив прогорел. Заколотили избу, появятся ли, неизвестно. Отпала еще одна завязь жизни в нашей деревне; четыре лета, четыре зимы двое красивых, молодых, талантливых мужиков накапливали в себе терпение, языческую слиянность с природой, ее красотой — и все псу под хвост.

Как всюду во всей нашей бывшей державе, и здесь, на Вепсовщине, открывается линия огня — между местными и пришлыми, беспросветное, бессмысленное противостояние. Покуда в деревне оставались вепсы, хотя бы Иван Текляшов с дедом Федором, до огня, до разбоя не доходило. А теперь закон — тайга, медведь — прокурор. Зачем так вышло? Кому это выгодно?

В деревне Чоге, куда я однажды привез приблудную собаку, ища, кому бы ее отдать в хорошие руки... Собаку взял у меня молодой мужик Николай, сантехник Пашозерского совхоза. У сантехника Николая была семья, двое детей, мотоцикл с коляской, он взял собаку, у него впереди была жизнь оплачиваемого государством работника со всеми гарантиями и обольщениями такой жизни — в той минувшей эпохе, в той бывшей стране с насквозь прохудившейся системой... В деревне Чоге мне сказали, что Николай застрелился: посчитал, что ему не поднять семью при новом порядке жизнеустройства. Из неограниченных возможностей нового порядка Николай выбрал одну: взять в руки охотничье ружье, повернуть его к себе дулом... Николай был совестливый.

21 августа. Вчера проводил внука Ваню на автобус. Вернулся в мое одиночество. Чаял его как блаженство, но вышло по-другому: позвали на собрание. Собрались в избе Ивана Текляшова, купленной Галиной Алексеевной, крепкой женщиной, в прошлом кандидатом в мастера спорта по академической гребле, за десять тысяч. В избе Текляшовых, Ивана и Маленькой Маши, народилось двое детей, всегда жили кошки, собаки, небось и хозяева лаялись, по-русски и по-вепсски, чему-нибудь радовались, ну хотя бы: корова отелилась, Иван щуку поймал, глухаря принес из лесу (по-вепсски лес — корба), сын из тюрьмы вернулся... Захаживали соседи, бунчало радио, иногда появлялась картинка на экране телевизора. Чего не бывало в избе Текляшовых, так это собраний. Первое собрание дачников в избе Текляшовых. То есть у дачников собрание не первое, а в избе первое.

За председательский стол садится Лев, совершенно готовый к роли председателя, с вьющейся бородкой, высоколобый. Уточняется список дачников в том порядке, как избы стоят. Первый с краю Шапиро... Сидит жена Шапиро, в вельвете, в терракотовых тонах, будто пришла на поэтический вечер Рецептера или Кушнера... Мотоциклист Леша, похожий на буддистского монаха, с женой Олей. Бывший кооператор Андрей... Ну да, бывший: кооператив «Сельга» не произвел достаточного для выживания количества художественных изделий из местных материалов. Теперь Андрей не кооператор, а просто дачник. Когда-то я сравнил его с царем Навуходоносором; сходство Андрея с царем древности стало еще более заметно: Андрей взматерел; из одежд наружу то и дело высовывалась какая-нибудь часть его переполненного здоровьем тела — шея, грудь, плечо; было видно, что телохранитель хранит и лелеет собственное тело.

Ну и другие, незнакомые мне, с Берега.

Решали вопрос о сторожении деревни зимой, с ноября по апрель. Оставить деревню без сторожа означало бы... Ну да, то бы самое и означало. Сторожить в течение двух месяцев вызвались Леша с Олей. Леша помалкивал, представительствовала Оля:

— Мы с Лешей, поскольку уволились с работы, собираемся сюда насовсем приехать, нам жить не на что. Если бы вы нам заплатили бы, мы бы могли.

Стали высчитывать, по сколько взять с каждого избовладельца, чтобы дать сторожу узаконенный минимум зарплаты. Вышло по пятьсот рублей. Купившая избу у Федора Ивановича Торякова питерская женщина Ада, в прошлом геодезистка, подала реплику: