По весне, по осени - [10]

— Глеб Александрович, заходите, похлебаем моих щец.

— Да нет, Гена, спасибо, вот Ванька вернется с Озера, будем обедать. Я заделал свой супешник.

Анюта с Юрой и Васей уехали, мы остались вдвоем с Ваней.

Живем в избе Владимира Соломоновича Бахтина, тоже недооформленной. Исполать тебе, Соломоныч!

Володя Жихарев спросил у меня:

— А что, Соломоныч не приедет? Хороший мужик! Александра Михайловича Панченко, что к тебе приезжал, часто вижу по телевизору.

На базе отдыха в Корбеничах у Жихарева есть телевизор, телефон, пес и кот.

— Вот был Васька, — поделился со мною местной новостью Жихарев. — Вообще-то какой он механизатор? Ну, сел на трактор, у кооператоров... Поддавши был и поехал по новому мосту...

Да, в этом и главная новость: через Большое озеро перекинут мост; наше заозерье связано с большой землей. То есть мост не перекинут, уложен на понтоны; мост наплавной. Был митинг по случаю открытия моста, был праздник! На празднике заглавное лицо Соболь — инициатор; мост построил тихвинский Трансмаш. Весною Соболь и меня приглашал на открытие моста, но я пребывал в нетях...

Так вот новость Жихаря: Васька поехал на тракторе кооператоров, конечно, сильно поддатый, по новому мосту, а что-то у него вышло с бабой. То есть баба была резко против, чтобы Васька поехал на тракторе поддатый, а он психанул. Посередине моста нажал не ту педаль, трактор разворотило... Глубина озера в этом месте метров шесть. Васька успел выскочить, а сидевший с ним рядом мужик, молодой, хороший, в общем и непьющий, отец двоих детей, за что-то зацепился, так и остался на дне. А спуск водолаза нынче стоит четыре тысячи. Когда водолаз все же спустился, труп из кабины трактора извлекли разбухшим.

История, рассказанная Жихаревым, настолько знакома, тривиальна — для этих мест и многих других, что можно бы ее и не воспроизводить. В самом начале моего обитания на Вепсовщине в Большом Озере против нашей деревни утонули двое рабочих — шефы с питерского завода. Везли из Корбеничей водку на всю артель, по дороге прикладывались, лодку перевернули и камнем на дно. Тогда было время застоя, как утверждает профессор Углов, народ планомерно спаивали; послушный власти предержащей народ безропотно спивался... Но в наше-то время каждому предоставлена возможность самоосуществиться, что-нибудь предпринять, во что-нибудь себя вложить. Никто о тебе не попечется. Сам не попечешься — и не разочтешься!

Вчера с полдня задул южак, теплый, как атмосфера в дружной семье, нанес дождевых облаков, но дождь не пролился. Продолжается сушь; тепло, мягко, пасмурно.

18 августа. Шесть утра. В деревне проснулись мы двое: я и собака Гера в соседней избе — кавказская сторожевая. А вот вышел и хозяин избы Гена, сейчас плеснет керосину на поленья, вспыхнет костер. Гена сядет на мокрую траву принимать утренний чай.

Вчера был первый тихий вечер без ветра, сегодня первое тихое утро. Южный ветер силился нагнать дождя, но чего-то ему не хватило — пересилить сушь; дождь проливался и унимался.

На небе огрызок луны; леса зелены. Если продолжить писать в рифму, то выйдет так:

Пишу без тщания ко слогу,

поскольку время эпилогу;

зрю в окоеме знак беды —

писатель, сматывай уды.

Был день нашей с внуком Ваней рыбалки. Мы заплывали на лодке куда нам хотелось, до края озера. Окуни у Вани брались, мою снасть только понюхали. Мы вернулись домой, в избе что-то было не так. В двери была сдвинута задвижка, кто-то в дверь заходил. В сенях сложен костерок дров, под него засунуто сено. Едко пахло дымом из нутра избы. Полагая, что кто-то из моих близких явился без меня, затопляет печь, я воскликнул: «Кто здесь топит печь?» Никто не отозвался. Сразу при входе в жилое помещение тлел угол, потрескивало. Еще бы несколько минут, и изба занялась бы. Неминуемо вспыхнула бы трава; пал слизнул бы деревню Нюрговичи — ее вершинную часть, Сельгу, Гору... В ведре достало воды залить горящий угол. Стало нечем дышать. Завелось дело о поджоге избы писателя Горышина, то есть избы собирателя фольклора Бахтина, в которой квартировал Горышин, нештатный летописец села Нюрговичи.

Поблизости колготился на мотоцикле Валера Вихров, судя по всему, приятель моего соседа Гены. Я его позвал, он пришел.

— Ты местный человек, Валера, вот смотри, кто поджег мою избу? По такой суши сгорела бы вся деревня...

Валера, голый по пояс, собирал и распускал мускулы на груди.

— Чухари на вас обижаются, — выговаривал мне Валера. — Вы пишете про чухарей и унижаете их. Вы про Жихарева пишете, а над ним смеются.

Выходило так, что моя изба подожжена поделом хозяину. Валера Вихров меня обвинял, я оправдывался. Валера выступал в роли народного мстителя... Я предвидел, что мое летописание до добра не доведет. И вот мое добро, то есть чухарское добро, за коим езжу из года в год на берег Большого Озера, оборачивается злом. Так уже бывало, и не с одним мною, со многими авторами документального жанра; прототипы обижаются, не понимают добрых чувств автора.

После короткой передышки задувает южный ветер, натягивает с юга облачность. Благоденствие, патриархальность ушли из нашей деревни навсегда, как и вепсская речь.