По ту сторону воспитания - [10]

После отставки пианино пришли гитары. Ещё до присоединения союзников Даничка брал три–четыре аккорда на гитаре. Потом, делая вид, что он умеет играть, дразнил братьев. Боря и Илюша тоже захотели по гитаре. Мы купили. Побегали они с гитарами, побренчали, струны поотрывали и выбросили. Остатки одной до сих пор валяются на чердаке. Словом, шумное лето мы проводили в первый год присоединенья союзников.

Музыканты, у которых мы арендовали дом, часть ущерба, нанесённого непомерным интересом мальчиков к музыке, простили, понимая, что дети шибко интересовались музыкой, и даже пригласили всю нашу семью на оперу «Евгений Онегин», в которой они участвовали, открывая музыкальный Бостонский сезон.

Перед походом в театр я уговорила всю команду снять шапки и устрашающие кофты–майки, приврав, что их не пустят в театр в таком виде. Они надели на себя одежду и мы поехали.

Торжественная обстановка в фойе подействовала на наших слушателей успокаивающе и несколько прибивающе. Оглядывая зал, они величественно прошли на места, которые были во втором ряду в центре зала. Во время короткой увертюры они замерли и притихли. Я про себя думаю, что всё‑таки ничего, музыка окажет на них воздействие. Открылся занавес, и декоративно предстал сад в доме Лариных, на сцене запели девицы–красавицы. Кто‑то из моих мальчиков хихикнул, краем глаза вижу, как Боря толкнул Элю, тот ответил, началась тихая потасовка… «По мосту, по мосточку по калиновым досточкам»… Массовые события на сцене приглушили их разногласия, и наступило затишье. Ну, думаю, хорошо, досидят. Всё‑таки музыка…

«Я люблю вас, я люблю вас, Ольга!» — разнеслось по залу объяснение Ленского… Детей не слышно… и не видно… я искоса взглянула на них… рядом два пустых кресла. Где они? Но они точно уже не сидят, а лежат под креслами. Я вижу: Боря и Даничка под стульями… бесшумно тусуют друг друга. На сцене действие, а под креслами лёгкое сопение. «Что, если они разойдутся в полную силу?» Я толкнула кого— то из них ногой в бок. Непонятно, кому из них достался пинок, но они расцепились. И через секунду мимо моих ног поползли. Сначала прополз Даничка, за ним Боречка. Они пробирались ползком по ногам сидящих на выход. Замыкал ползущее шествие Эля. Друг за другом они проползашт вдоль всего ряда.

«Зачем, зачем, вы посетили нас…» обращается Татьяна к Онегину.

Я уже не могу слушать и смотреть, что происходит на сцене, а слежу за передвижением союзников. Они доползи до прохода, никого не раздражив до шипения. Все сидящие, казалось, умилялись, глядя на это проползание. Потом по проходу уже не ползком, а на четвереньках они прокарабкались наверх, и темнота их скрыла. Как пробирались дальше и как вышли из зала? — я уже не видела.

В перерыве мы их отыскали в буфете, где они обсыпали друг друга поп–корном, брызгались из трубочек кока–колой и бегали друг за другом. Все они были грязные, мокрые и весёлые.

По дороге домой они хихикали. Боря сказал, что он сосчитал, что двадцать восемь человек было на сцене. Даничка широко открывал рот, брался за сердце и передразнивал актёров. «Куда, куда вы удалились…»

Они смеялись без умолку, все вместе пели, толкались и хохотатли. Из звуков музыки у них не родилась трагедия.

Такое весёлое наслаждение от оперы ни Чайковский, ни исполнители представить не могли, сочиняя драматическую историю, хотя, может, Пушкин и похохотал бы вместе с ними.

Оперные наслаждения мы больше им не предоставляли и не испытывали музыкой. Музыкальное воспитание и музыкальное развитие наших мальчиков пошло на самотёк. Они без нашего ведома полюбили Мадонну в лифчике и подвязках, танцующего Майкла, резкие звуки, ритмы, рэп, а не Баха, — клавесин был отодвинут к стенке.

Стена самовыражения

Не получились композиторы, то пусть будут художники! Может, реализуют семейные художественные задатки? Ещё в Хьюстоне мы отдавали Даничку на обучение рисованию в созданную художником Фимой Ф. частную детскую школу. Занятия он проводил у себя в доме во дворе у бассейна. Мы купили для Данички мольберт, краски, бумагу и даже холсты. Фима основательно объяснял, чтоi необходимо художнику.

Во время первого занятия Даничка разложил мольберт и рисовал всё, что придёт в голову, самовыражался в виде хвостатых коней с ковбоями, индейцев в перьях и разбойников с пистолетами. Фима сказал, что в его школе нужно начинать не с выражения себя, махать кистью как попало, а учиться водить кистью по правилам, изучить законы света и тени, свойства красок и рисование начать с пустой бутылки. Две совершенно пустые бутылки буро–чёрного цвета вышли из‑под Даничкиного карандаша. Потом к ним присоединился красный горшок из глины. К четвёртому или пятому занятию Даничка, освоившись с бутылками, горшками и со всей домашней утварью, не выдержав больше буквального подражания натуре, перешел к яркому самовыражению — на этот раз своей первой любви. Он нарисовал девочку, мольберт которой стоял рядом с его, с взъерошенными волосами, с метлой и с хвостом — ведьму, и хотя сходство ведьмы и девочки было весьма отдалённое, но он подписал Julia и показал ей. Юля не оценила такого дерзкого признания, схватила рисунок, отбежала с ним в сторону и разорвала. Даничке не понравилось неприятие портрета и отвержение. Он подбежал к Юле сзади, намереваясь спихнуть её в бассейн, она ловко уклонилась, и художник сам свалился в бассейн вместе с объяснением и с визгом. Выскочив из воды, Даничка побежал за возлюбленной вокруг бассейна. Мольберты и краски сами попадали в бассейн, и Фима временно уволил Даничку с занятий.