По ту сторону Стикса - [5]

– Если хочешь выпить, то что угодно, но только не эту дрянь.

Грин действительно был дрянью, по-другому и не назовешь. Это безобидное на вкус пойло вызывало легкие галлюцинации и некоторую приподнятость настроения – но не это самое страшное. Джэджун однажды поделился со мной, что этот напиток, помимо эффекта привыкания, еще и ускоряет процессы старения в организме. А уж это было совсем небезобидно. В резервации жизни и так улетали слишком быстро, просачиваясь, словно речной песок сквозь пальцы, не хватало еще и этой напасти.

– Я думал, ты и совсем запретишь мне пить, пока мне нет двадцати одного, – притворно надулся Пузик.

На мой взгляд, глупо запрещать что-то тому, кому в свои семнадцать можно убивать.

– Это интересная мысль, – я решил его немного поддразнить, – спасибо, что подсказал.

Мальчишка презрительно фыркнул в ответ, но я чувствовал, что он скорее веселится, нежели обижается. Бандит и впрямь по мне скучал. Это забавно. Вот почему я общаюсь с Пузиком – несмотря на весь осадок, который нанесла на него колония, а затем и резервация, он по сути остается таким, каким и был: по-детски непосредственным и простодушным.

– А если бы я тебе все же запретил, ты бы меня послушал? – поинтересовался я.

Пузик впал в задумчивость.

– Послушал, – неожиданно, кажется даже для самого себя, вдруг ответил он.

– Почему? – мне было любопытно, и я не совсем ясно мог прочитать ответ по его эмоциям.

– Потому что мне никогда никто ничего таким макаром не запрещал…наверно, – пацан колебался, не зная стоит ли продолжать.

Но мне уже было понятно. Один из плюсов эмпатии это то, что ты понимаешь гораздо больше, чем человек тебе говорит или хочет сказать. Пузику никогда и никто ничего не запрещал из добрых побуждений, потому что о нем никогда и никто не заботился по-настоящему – у него не было семьи. А ведь запрет – это по-своему тоже форма заботы. Я улыбнулся: даже когда Пузик попал в резервацию и его подобрали мы с Фреем, он был для нас больше игрушкой, забавным диким зверьком, который поднимает настроение, но которого бесполезно воспитывать. Хотя, как я потом понял, сам Пузик почти что считал нас своей семьей. Я уже говорил, этот мальчишка очень забавен.

"Будда" был одним из многочисленных заведений, что держали здесь китайцы. Не скажу, что самым лучшим, но и не самым последним. Особенным его делало лишь то, что это было излюбленное место Монаха, и именно здесь его можно было найти чаще всего. Монах был странным персонажем, с одной стороны, казалось, что все знали о нем немного больше, чем о других, и в то же время не знали ничего. В отличие от многих, было известно его настоящее имя, а не только кличка. Аарон. Немногим лучше, чем кличка. Моего настоящего имени не знал никто в Резервации, я не знал имени Фрэя, да мне бы и в голову не пришло спрашивать. С Пузиком было интереснее… Пузик – это даже не прозвище, это фамилия, ставшая прозвищем. Впрочем, ему подходит, хоть и не нравится. Пацан настаивает, чтобы его звали Арсеналом. Каждое такое заявление сопровождается гомерическим хохотом присутствующих.

Все точно знали, что Монах не китаец, но в то же время никто не мог предположить, кто он и что его связывает с этим столь многочисленным народом в резервации. Его внешность нисколько не вносила ясности, оставляя больше вопросов, чем ответов. Почти по-европейски очерченное лицо и прямой нос, словно на римских монетах, раскосые черные глаза, не оставлявшие сомнений в присутствии восточной крови, кожа того коричневого оттенка, который свойственен жителям Латинской Америки, достаточно высокий рост, и абсолютно голый череп, не дававший даже намека на то, что там когда-то были волосы. На вид ему было за тридцать – для резервации приличный возраст. И в то же время, когда я попал сюда, а было это около десяти лет назад, Монах уже был таким, как сейчас. Так что о его настоящем возрасте оставалось только догадываться.

Пузик выдул очередной стакан какого-то пойла, впрочем, от грина он все же отказался. Мне выпивка была не нужна, я могу достигнуть состояния алкогольного опьянения, всего лишь слегка опустив границы, которые воздвигаю между собой и остальными людьми. И тогда если вокруг все веселятся, то мне будет так же весело, если дерутся по пьяной злости, то и я буду драться, могу заснуть или поплакать – все что угодно. Человеческие эмоции – самый совершенный наркотик, но, к несчастью, я вынужден жить совсем не в том месте, где им можно было бы наслаждаться.

Вернулись Фрэй с Гудвином. То, что он не взял с собой никого из своих силовиков, могло означать только доверие по отношению к Монаху. Я его понимал: взрывы, грубая сила – это вовсе не стиль западной группировки, и здесь мы скорее чтобы поделиться и получить информацию, нежели устраивать разборки.

– Уходим, – Фрэй хлопнул меня по плечу.

И впрямь, не стоило задерживаться на чужой, пусть и дружественной, территории. Мы вышли через заднюю дверь в холодный кривой проулок. Лужи уже подернулись корочкой льда и хрустели под ногами.

– Аарон сказал, что понятия не имеет, откуда могли взяться те двое, – задумчиво сказал Фрэй, – И я ему верю.