По ту сторону реальности. Том 2 - [107]

Грох-громых-дзинн-н-н-ь-цвяк-цвяк-цвяк-бумс.

Если ты мне спектрометр разбил, можешь вообще не показываться.

Откуда его черт принес. Называется, прислали по обмену опытом. Опытом, как перепортить и переломать все, что можно, и что нельзя. Спасибо большое, мы и сами ломать умеем. Не в таких масштабах, конечно.

Тут нам до него далеко. И что за манера чай в блюдечко наливать и хлеб макать. Так и хочется спросить, ты из какой деревни приехал.

– Ты откуда?

– А?

Смотрит на меня, глаза огромные, как у ребенка, не видел я у взрослых такого взгляда… не тронутого разумом…

– Где учился, говорю?

– А-а… везде… так… помаленьку.

– Везде, это где?

– Ну… в Израиле.

– А что, в Израиле учат колбы за собой не мыть?

– А я не мыл… а потом у меня там плесень вывелась… бактерии.

– Надо же как. А сюда каким ветром?

– Да… хотел посмотреть… как люди делают. А то миры создаю, не знаю, правильно, нет.

– Надо думать, неправильно, кто же вот так… без чертежей, без расчетов, от балды.

– А вы рассчитываете, Учитель?

– Само собой.

– А сколько миров создали?

– Ни одного. Шуточка дело, думаешь, так просто, что ли. Это заготовки все, наработки. Тут пока до настоящего мира дойдет, еще вон сколько сделать надо. Один раз состряпалось что-то, вот почти-почти, и вот я, как ты, не записал, что куда делал, до сих пор воспроизвести не могу.

– А-а.

Дзин-нь-цвяк.

– Эт-то что опять?

– А это… ласточка.

– Какая, на хрен, ласточка?

– Ну я вспомнил, я тогда ласточку делал… а там это получилось.

– Ты все еще это не поймал, что ли? Ты чем полдня занимался?

– А я ее поймал… и в кладовке запер.

– В кла-дов-ке?

Цвинь-гр-рох-бац-громых-цвяк.

– О-ох, чудо мое, это же сколько мозгов надо, в кладовку запереть. Ничего, что у меня там хроматограф стоял?

– А это что?

– А это, брат, такая штука, за которую век не расплатишься.

Иду в кладовку. Нет, хватит с меня, пропади оно все… давненько так меня не трясло, с тех пор, как с бывшей своей развелся, та еще сука была.

Нет, я-то почему их всех учить должен, ко мне-то что всех. В Кембридже что-то такое открыли, в Массачусетсе тоже кафедра есть, учись не хочу, нет, всех ко мне, медом тут, что ли, намазано… ну да, пролил сегодня маленько за обедом, заляпал стол медком липовым, так что теперь, со всего света дебилов мне тащить? Как эту из глуши из какой-то прислали, золотая медаль у нее, видите ли, красный диплом Запендренского университета… ни в зуб коленкой, формулу воды буквами пишет, аш-два-о.

Горе мое…

Поднимаюсь на этаж, это еще что, совсем весело, свет горит, это вчера мой охламон убежал, свет оставил… не расплатится, чучело гороховое. А нет, вот мы какие, мы уже с утречка пораньше работаем… надо бы подойти, намекнуть потихонечку, что, конечно, трудиться в поте лица своего, это дело хорошее, но надо бы еще головой своей думать.

Эт-то что. Вы мне скажите, люди добрые, кто из нас с ума сошел, я или он, или мы оба вместе… оно и неудивительно.

– Горе мое, ты что делаешь-то?

И правда – что, реторты, колбы, напряжение скачет, как бешеное, опять всю плитку залил, опять дым коромыслом, у-у-убью… и в пустоте, в хитросплетении токов вертится что-то наподобие маленькой вселенной, и под ней в треснувшей чашке кипит и клокочет что-то, из чего проклевываются материки.

– Я стесняюсь спросить, это что?

– Земля и небо.

– Горе мое, где же это ты землю плоскую видел?

– А она потом.

– суп с котом! Ты уж или землю, или небо делай, одно из двух… почему у тебя звезды небесные меньше самой земли?

– Ну вон они в небе… маленькие.

– О-ох, чудо мое, у вас что по астрономии в школе было?

– А я… не учился.

– Где не учился? В школе?

– Ага… у нас… не было.

Рушится мир. Рушится мир – внутри меня, и рушится мир – в треснувшей чашке.

Бздынь-гр-рох-тресь.

Что-то вихрем вламывается в комнату… а, это этот, пингвин… который носорог… который крокодил… что он там делал.

– И как?

– Ну это… никак.

– Что никак, вы мне всех учеников разгоните, понимаете вы это?

Хмурится. Хмурьтесь, хмурьтесь, Сергей Иванович, только этого от меня уберите.

– Ну что делать, если они все дебилы такие.

– Вы прямо в медкарты им смотрели, что они дебилы?

– Да нет… им говоришь, они не понимают.

– А вы всегда понимаете, когда вам говорят?

– Всегда.

Что ляпнул, вот сейчас мне все мои грехи припомнят, и циклопчиков моих, и птеродактиля моего, который лампочки побил. Как потом электрики меня костерили вкручивали и как я время в седьмом кабинете в кольцо замкнул, до сих пор разорвать не можем, и…

– Ну, понимаете… это мы половины приборов не досчитаемся.

– Да, что-то бойкий парень. Ну давайте ему еще три дня дадим.

Ползу под стол. Какие три дня, я с ним трех минут не выдержу. Вы как хотите, Сергей Иванович.

– У него даже образования нет.

– Как нет?

– Ну так… в школе даже не учился. Откуда только такого взяли.

– А-а, что же вы сразу не сказали… н-да-а, не везет вам с учениками… ну ничего, я тут одну барышню присмотрел.

– Довольно с меня барышень.

– Да ну вас, не у всех же мозги силиконовые, на бигуди накрученные.

– Тебе бы сначала в школе поучиться… хоть бы считать научился. И читать.

Смотрит на меня, улыбается. Кажется, вот-вот заплачет. Самому его до слез жалко… первый раз у нас так.