По ту сторону пламени - [140]

— Обычно здесь никто не живет. За этим следят, наверное.

Зачем-то разлепляю губы и выталкиваю:

— Наверное.

Выходит скрипуче, как запускается ржавый механизм. Мальчишка серьезно кивает. Прозрачные зеленые глаза полны искусственного блеска. Медленно говорит:

— Я ловил таких… в детстве. Водились в нашем огороде. Сажал в спичечные коробки, потом выпускал в… — чешет шелушащийся рот, рассеянно шарит взглядом по полкам. Заметив рыбок, облегченно заканчивает:

— В аквариум.

— За… Зачем?

По-детски резко пожимает плечами:

— Нравилось. Строить для них мир. Наблюдать. Изуча… — клацает зубами, обрывая фразу. Ежится, баюкает жука в сложенных лодочкой ладонях. — Я помнил, что они едят и какие дома делают. Все знал, и название на латыни.

А теперь не знаю — говорят горестные морщинки на переносице. Вдруг его лицо светлеет:

— Помню, они умеют ужасно вонять, если напугать!

Фыркаю:

— Как мы, — стоит лишь напугать достаточно сильно.

— Да, — хихикает Янни. — Ты мерзко пахнешь. Чихать хочется.

— А сам, — от него кисло тянет рвотой и гнилью, кровью и мочой. Мальчишка морщится:

— Знаю. Ненавижу этот запах, — букашка переползает с пальца на палец, по очереди расправляет жесткие крылья. Янни жалуется ей:

— Обидно. Лучше уж краска… Джокер вообще пахнет попкорном. Здорово же! А Илай — снегом и… чуть-чуть смертью. Висия был особенно классным.

— Дождь, — почти чувствую аромат ливня в высушенном кондиционерами воздухе. — Дождь, — Янни улыбается воспоминанию. Только память и осталась: дождливого Висии больше нет. Сгорел, как многие до него, как однажды сгорим мы.

— Помойся, — выкашливаю, поднимая искристую от боли руку, чтобы взъерошить его грязные, сальные на ощупь волосы. — Будет меньше вонять.

— Но не пройдет, — не пройдет. Мой собственный химический запах перекрывает большинство других. Незримый кокон старой боли.

Мальчишка убирает пряди за уши:

— Так я забываю и думаю: вот помоюсь, и все пройдет. Мне станет… нормально. Вроде это можно просто смыть. А потом Хектор заставляет принять душ, и я сразу вспоминаю, что нельзя.

По коридору приближаются шаги, сквозь заросли маячит серая форма. Санитары. Позвоночник пронзает ознобом. Янни стряхивает жучка в ближайший цветок и судорожно разглаживает листья. Я замерзаю и дышу битым стеклом, торопясь сказать:

— Море. Если… выбирать… чем… чем пахнуть. Море.

— Твой час истек, — сообщает мне грузный мужчина. Накрахмаленная рубашка обтягивает широкие плечи. Он вертит длинную палку с ухватом на конце. — Пошли. Давай сегодня по-хорошему.

— А этот чего без охраны? — удивляется его напарник.

— Забей, он не опасен. Сейчас брат заберет, уже позвонили, — санитар постукивает палкой по ладони, щелкает металлическими жвалами. — Ты идешь, или мне помочь?

Иду. Он помог мне вчера, — вспоминаю вспышкой. Поэтому болят горло и ожог от шокера под лопаткой. Стиснув зубы, по миллиметру передвигаю ногу. Агония раскручивается огненным смерчем, визжит о плитку железо, а Янни вдруг подходит вплотную и, поднявшись на цыпочки, горячо и быстро шепчет:

— Костер. Я часто вижу во сне. Вечер, поле и дорога, горы на горизонте. Очень красиво! Кто-то поджег куст и ушел, только следы в глине оставил. Костер влажный, сильно дымит от травы… лучший запах на свете!

Мальчишка широко улыбается, и на мгновение я перестаю заживо умирать. Теряют четкость окрики и сдавливающее шею кольцо. Есть только я и он, и впервые за долгое время разделенные на двоих слова. Секрет:

— Я тоже вижу этот сон.

Смаргиваю слезы, просыпаясь. Господи. Как же легко — быть собой! Когда боль не выворачивает суставы, когда реальность не кажется чьей-то злой выдумкой… Эти протезы… неужели ему и сейчас так плохо?

Мантикора отползает от заклинания. Я будто примерзла к месту. Не подойти, не спросить: почему я была тобой? Знала вещи, которые не могла знать, чувствовала больше, чем способна вынести. Меня бьет дрожь, хоть спина взмокла от пота, подгибаются освобожденные из плена чужой памяти колени, тяжело ноет рана от выстрела. Наас, очнувшись, шарахается от калеки и тела на земле. Тоже погрузился слишком глубоко? Мария рыдает, прижимая к лицу безвольную руку брата, стирает морозное крошево с остывшей кожи. Отдав Рики кота, Сано обнимает парня. Илай осторожно кладет Айяку рядом с Янни.

— Здесь, — говорит он, перехватив растерянный взгляд Нааса. Едва заметным кивком указывает на обращенные к нам камеры. Хочет, чтобы они видели — не Совет и не ученые, а те, кто дежурит у мониторов на постах охраны. Наас резко выдыхает. Порыв ветра лохматит деревья, крыльями раздувает его куртку. Вытираю щеки. Одними губами прошу:

— Пусть смотрят. Пусть поймут: мы не чудовища, — слова горчат на языке. Глаза Нааса черные от гнева и бессилия: Айя и Янни заслуживают другого прощания. — Я не отдам им свое воспоминание, — шипит рыжеволосый маг в треске веток. Испуганно взмывают вверх снежинки. — Не отдам!

— Не надо, — Илай убирает упавшие на лицо девушки пряди, стряхивает снежинки с ресниц. Под тонкими веками уже разлились синяки. Складывает ее руки, прикрывая рану. В угасающем свете дня Айяка — черно-белая, лишь кисти в бурых перчатках, и на груди у выреза платья темнеет кровавая помарка. — Этого достаточно.