По теченью и против теченья… - [131]

Существенных результатов пока нет.

Продолжаются ежедневные головные боли не очень острые и сильные, но достаточные для того, чтобы не давать мне заниматься чем-либо серьезным.

Болезни и лечения занимают почти все время.

В апреле (видимо, во 2-й декаде) я приеду в Москву. Нужно продлить инвалидность (она кончается через пару недель), уплатить взносы, оформить дела с военкоматом. Кроме того, если до этого времени я не почувствую значительного облегчения — похожу по московским специалистам.

Прошу тебя незамедлительно написать мне, смогу ли я пробыть некоторое время у тебя в Щурове. Свои московские квартирные варианты я, кажется, достаточно истощил в прошлый приезд.

Целую тебя. Привет Рите и Леле с семейством. Борис».

И в другой записке: «У меня новости. Дашевский показал меня профессору Белкину, и тот назначил новое лечение. Из старых лекарств остались только ночные <по-видимому, от бессонницы>. Хожу теперь в поликлинику каждый день… Целую тебя. Борис».

Все это не помогало. Борис вынужден был согласиться на операцию, связанную с трепанацией черепа. Оперировал его известный московский хирург-отоляринголог профессор Бакштейн. Но и эта мера не дала ожидаемого радикального улучшения: продолжалась бессонница, головные боли.

Слуцкий был болен, но не позволял себе смириться с болезнью, подчиниться ей и перестать творить. Он работал, невзирая на болезнь, написал много более тысячи стихов.

Перестал он писать после смерти Тани — не сразу, но вскоре. И сразу не только признал себя безнадежно больным, но ощутил близость скорой смерти.

Мотив «нежелания жить» звучал и до того. В. Кардин вспоминает, как во время загородной прогулки и покупки в местной аптеке снотворного (оба мучились бессонницей) «Борис вдруг остановился и спросил, сколько надо проглотить таблеток, чтобы уже не проснуться.

Я на минуту опешил от вопроса, но через много лет понял его неслучайность»[356].

Звучал этот горький мотив, как мы видели, и в стихах 1977 года.

После смерти Тани Бориса встретил на улице Семен Липкин.

«…Глаза у него были больные, неподвижные, он не смотрел на собеседника, пересохшие губы покрылись какими-то мелкими белыми точечками. Он сказал, глядя не на меня, а перед собой:

— У меня цензура выкинула из сборника шесть стихотворений. — Помолчал и добавил: — О вас и Инне слышал по радио. Ваш выход из Союза писателей не одобряю.

Когда мы проходили мимо нашего дома, я позвал его к нам пообедать. Он отказался:

— Привет Инне. Я помню ее заботу о Тане. — Замолчал… потом прервал молчание: — Я был в поликлинике. Врачи мне не помогут. Я пропал.

— Вам прописали лекарства. Вы их принимаете?

— Я скоро умру.

Через некоторое время снова встретились на улице. В руках у него была сумка. Я опять позвал его к нам, он опять отказался, с безумным упорством просил передать привет и благодарность Инне. Сказал: “Я никого не хочу видеть. Кроме брата. Уеду к нему в Тулу. Я скоро умру…”

Я проводил его до дому. Он немного оживился, начал разговор на политические темы, вполне разумно, но глаза его были как бы из замутненного стекла, болезненными казались подрагивающие губы и даже усы. Одет был нормально, кепка, чистая куртка, но выбрит был плохо. Спросил меня:

— Вы пишете?

— Как это ни странно, и я, и Инна пишем много, как никогда раньше.

— И я пишу много.

— Почитаем друг другу? — Не могу. Я очень болен. Скоро умру»[357].

Состояние его ухудшалось с каждым днем. Мрачные мысли не оставляли его: страх творческого молчания и предчувствие смерти.

5 марта 1977 года Борис написал Фиме: «Дорогой брат! Ставлю тебя в известность, что вчера 4. 3 я оформил завещание, согласно которому все мое имущество в случае моей смерти переходит к тебе, а в случае твоей смерти к Ольге…» (Далее перечисляются реквизиты и адрес нотариальной конторы.)

Сохранилась написанная Слуцким на клочке бумаги записка. В записке три пункта:

— В Москве позвонить (151–52–26) Евгении Самойловне Ласкиной

— Ключи от квартиры у Лидии Ивановны Дмитриевой (495–06–23)

— В Тулу — телеграмму брату: Тула. «Заря». Слуцкому. «Ваш брат умер. Приезжайте хоронить. Соседи».

И поперек всего текста — «звонить через восьмерку» (в квартире Слуцкого телефон был ведомственный через коммутатор).

Первая, о ком вспомнил Борис Слуцкий в этот трагический час, — Евгения Самойловна Ласкина. Женщина большой душевной теплоты, она близко принимала к сердцу невзгоды своих друзей и всегда готова была прийти к ним на помощь. С особенной теплотой она относилась к Борису Слуцкому. В 1957 году Борис и Ласкина с сыном Алексеем Симоновым снимали две соседние комнаты в квартире старого артиста Ивана Романовича Пельтцера. Много лет не имевший своего угла и часто менявший соседей, Слуцкий подарил Евгении Самойловне первую свою книгу, надписав: «Жене Ласкиной — лучшей из моих 23-х соседок и не только поэтому». Евгения Самойловна была заметной и уважаемой фигурой литературной Москвы пятидесятых-шестидесятых годов. Редактор отдела поэзии (а потом и прозы) журнала «Москва», она хорошо знала и любила поэзию Слуцкого, много сделала для его публикации. (И не только его — именно благодаря Константину Симонову и Евгении Ласкиной в журнале «Москва» впервые был опубликован роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита».) На сборнике стихов «Современные истории», подаренном Ласкиной, Слуцкий написал: «Евгении Самойловне Ласкиной в знак признания ее заслуг перед родной словесностью. Может быть представлено вместо справки». Подпись: «Современный историк».