По Старой Смоленской дороге - [49]

Трое немцев остались лежать за плетнем, а один, с автоматом на шее, прижимая окровавленную руку к бедру, бросился вперед, к бане.

«Ну и заводной, — подумал Плюхин со злым удивлением. — Таких еще не видывал».

Левая рука у немца висела плетью, весь рукав был пропитан кровью, будто какой-то сумасшедший портной пришил к зеленой куртке коричневый рукав.

Плюхин встретил немца страшным ударом кулака «под вздох» и пристрелил из его же автомата.

«Матвея Ивановича нет поблизости, — пожалел Плюхин, — посмотрел бы, как я авторитетно с немцами управился».

Через минуту Плюхин лежал за плетнем и вел огонь из пулемета по задам деревни, по огородам. На деревенской улице шумел наш танк, и немцы бежали с той стороны врассыпную. Они перепрыгивали через плетни, скатывались кубарем с крутого склона в овраг.

Плюхин вскочил и побежал вперед. Он бежал с разряженным пулеметом на плече и орал что-то во все горло. Радостное нетерпение делало невесомым пулемет и легким — дыхание.

То было великое ощущение победы, когда слышишь каждый толчок сердца, переполненного счастьем, и чувствуешь, что слезы вот-вот выступят на глазах, и не стыдишься их, не стараешься унять и готов броситься на землю и целовать ее, а потом вскочить и бежать куда-то, вдогонку за убегающим врагом; бежать долго, без устали, лишь бы бежать по этой вот рыхлой после весеннего дождя, родной смоленской земле, которую сам только что отвоевал.

И Плюхин понял, что ради одного этого незабываемого мгновения стоило пережить все невзгоды — выгребать котелком воду из окопа, тащить на своем горбу пехотное имущество и прошагать сотни километров по дорогам и без дорог…

Командир батальона сразу же после боя поблагодарил Плюхина от лица службы, сказал, что представляет его к награде.

Плюхину не терпелось поделиться с кем-нибудь новостью, и тут он опять вспомнил о Катаеве и отправился на поиски.

Плюхин обошел немецкую траншею, выступ за выступом, исшагал вдоль и поперек деревню — Матвея Ивановича не было нигде, ни живого, ни мертвого. Он заглянул даже зачем-то в ту самую баньку, где воевал, — банька теперь не показалась ему столь похожей на свою.

Он сам сходил на полковой медпункт, и женщина-врач с белыми кудряшками проверила списки раненых. Катаев как в воду канул.

Плюхин хотел навести справку у взводного, младшего лейтенанта Старцева, но тот, оказывается, был ранен и отправлен в госпиталь, а новый командир взвода Косынкин только неопределенно развел руками.

— Наступали бы фашисты — понятно, — сказал Косынкин в раздумье. — В бессознательном виде человек всегда может затеряться. Но так — ума не приложу. Может, его фашисты заарканили? Прямо чепе!

Нелюбимое всеми в армии слово прозвучало сухо и коротко, как выстрел.

А красноармеец Лукошка, сидя на обугленном крылечке и играя на баяне, сказал как ни в чем не бывало:

— А может, он в дезертиры подался? Нарочно заблудился где-нибудь в лесу и дрыхнет что есть мочи. Очень даже просто!

Плюхин в сердцах длинно и грубо выругал Лукошку, но это не произвело на того никакого впечатления. Он невозмутимо продолжал наигрывать какой-то душещипательный вальс.

Лукошку не любили в роте за легкомыслие, называли балаболкой. Но гармонист он был замечательный, и когда его просили сыграть, то именовали не иначе как Лукьяном Алексеевичем.

Лукошку Плюхин отругал как следует, но на душе было тревожно.

После боя все в роте стали относиться к Плюхину уважительно и кое-кто уже величал его Степаном Степановичем. Но все это не радовало.

Он чувствовал себя одиноким и только теперь понял, как сильно успел за эти месяцы привязаться к молчаливому Матвею Ивановичу…

Катаев тоже не заметил, когда разминулся с Плюхиным. Вместе с другими бойцами он заглушил немецкий дзот, вел огонь из окопов, отбитых у противника, а потом со всей группой достиг мостика, скрытого крутым скатом бугра.

Через несколько минут сюда примчался наш танк, разгоряченный боем. Катаев стоял в нескольких шагах от него и чувствовал жар, излучаемый броней. Танк не успели перекрасить после зимы, и он, грязно-белый, в окалине и черных подтеках, выглядел сейчас нелепо, как человек, который в мае все еще щеголяет в шубе и валенках.

Заправочная машина ждала тут же за бугром. Танк залили горючим, снабдили боеприпасами.

Потом танкисты в скорбном молчании подняли из люка и перенесли в машину безжизненное тело товарища.

Командир, весь в копоти и саже, снял шлем, смахнул со лба черные капли пота, вытер черные губы. Лицо его тоже было черным, и казалось почти невероятным, что белки глаз остались белыми.

Он подошел к младшему лейтенанту Старцеву, стоявшему рядом, и козырнул:

— Хочу попросить у пехоты помощи. В порядке взаимодействия. Иду вам шлях расчищать, а заряжающего нема. — И добавил тихо: — Потеряли мы Рублева.

— У нас специалистов нет, — развел руками взводный Старцев.

— И не треба! Нам бы доброго человека. Чтобы под огнем не тушевался. А без заряжающего вся наша подмога ослабнет.

Танкист боялся отказа и, не без хитрости, напомнил вновь о помощи пехоте.

— Ну что же, — согласился Старцев. — Дам вам от пехоты представителя. В порядке взаимодействия.

Он обвел взглядом своих бойцов.