По Старой Смоленской дороге - [14]
В руке Привалов по-прежнему держал индивидуальный пакет, но никак не мог сообразить, что с ним нужно делать, хотя и понимал, что если этого не вспомнить, то индивидуальный пакет никогда ему не потребуется.
Значит, ракета, вот та, едва заметная, темно-желтая, почти коричневая ракета, которая только что погасла, — последняя, какую он видел в своей жизни?
И страх этот — последний, какой ему пришлось испытать?
И боль, которая вышибает из ума, — последняя?
Значит, прожил он свою жизнь? Значит — все? Да, все, если не вспомнить, в чем заключается спасение, а вспомнить это ему по-прежнему не удавалось.
Значит, про их брата говорится в приказах Верховного главнокомандующего: «Вечная слава героям, павшим в борьбе за честь и независимость нашей Родины!..»?
Ему стало стыдно слез, ведь они замерзнут на стылых щеках, и тогда все узнают, что он плакал перед смертью. Он хотел вытереть слезы и протянул руку.
Что он держит?
И тут его осенило — нужно перевязать ногу бинтом, остановить кровотечение.
Но как сделать перевязку? Приподняться, переложить пакет в левую руку, дернуть за нитку, разорвать пергаментную обертку.
Где взять столько сил?
«Вот полежу еще минуту, потом повернусь на бок, выпростаю левую руку, дерну… Еще минуту. Не могу же я обледенеть за минуту…»
Но жизнь его с каждой минутой шла на убыль. Уже не осталось сил открыть глаза — веки не слушались.
Привалов не знал, что льготная минута, которую он вымолил сам у себя, трагически растянулась. Он все слабел, слабел, слабел от потери крови и впал в беспамятство, черное, как все вокруг.
Беспрозванных отползал последним, он прикрывал отход Шульги и Джаманбаева. Те подались восвояси несколько раньше, им выпало тащить тело убитого разведчика из группы захвата.
Рассказать связно обо всем, что произошло, Беспрозванных не смог бы. Помнил только, как возле блиндажа вспыхнуло желто-фиолетовое пламя — граната. Помнил, как из траншеи донесся чей-то вопль (так может кричать только человек, заглянувший в глаза смерти), затем очередь из автомата, топот, лихой посвист, хриплый крик «Фойер!», тотчас же приглушенный, железное звяканье, разухабистая ругань, тяжелое дыхание (кряканье? стон?), щелканье ракетницы, снова очередь из автомата и новый разрыв гранаты. Его обдало запахом жженого пороха, что-то чужеземное было в этом запахе, наш порох так не пахнет.
Еще он помнил, как два немца бросились наутек по ходу сообщения, и вот тогда вмешалась в дело их группа обеспечения. Он тоже открыл огонь из автомата, но так как стреляли все трое, к тому же Шульга швырнул гранату, не понять было, кто именно покарал фашистов в ходе сообщения, да это и не так важно — все далеко позади.
А впереди него снежное поле. И хотя Беспрозванных остался в поле один, он не чувствовал растерянности. Он полз по следам, которые оставили товарищи. Может, свежепримятый снег уберег его от страха?
Немцы кидали вдогонку гранаты из траншеи, но осколки и прежде не долетали, а теперь он отполз уже метров сто, и до него докатилась лишь ослабевшая взрывная волна.
Вот наконец и репейник, за которым он отлеживался, когда полз сюда.
Переполох не унимался, и в небе шла разноцветная кутерьма — одни ракеты освещали дымки других, только что отгоревших.
Он заметил белый бугор странной формы. Не похоже на сугроб, не похоже и на заметенный репейник.
Он подполз ближе — лежит кто-то в белом халате с капюшоном. Вгляделся — Привалов, старший сержант!
Беспрозванных приподнял ему голову и при вспышке той же ракеты заглянул Привалову в глаза. Зрачки сузились — это был отблеск таившейся жизни.
Индивидуальный пакет, зажатый Приваловым в руке, и расплывшееся пятно на белой штанине подсказали, что нужно делать.
После перевязки Беспрозванных снял с себя маскировочный халат, расстелил его на снегу и подоткнул под туловище раненого.
Беспрозванных вспомнил, как на горушке, за околицей Пустошки, он сгреб, подмял под себя и сорвал ушанку с Привалова, который полз к блиндажу. Сорвал ушанку — и Привалов мгновенно превратился тогда в условно убитого. Ну, а сегодня на этом косогоре нет условно убитых, есть только раненые и убитые всерьез.
Привалов опамятовался.
— Товарищ старший сержант! — зашептал Беспрозванных. — Потерпите еще немного. Скоро будем дома.
— Кастусь?
Беспрозванных провел рукой по заиндевевшим бровям, потер щеку.
— Матусевича с нами нету. Это я.
— А ты кто? Голос вроде знакомый…
— Да новенький. Беспрозванных.
Он продернул длинные рукава своего маскхалата у раненого под мышками, связал оба рукава на его груди двойным узлом. Можно будет ухватиться за капюшон, как за ушко мешка, и тащить волокушу за собой.
— Овес-то нонче почем? — неожиданно спросил Привалов.
— В той же цене, — ответил в тон раненому Беспрозванных. Он обрадовался тому, что у Привалова достало сил пошутить.
Беспрозванных вновь заглянул ему в глаза, и при свете ракеты их взгляды встретились.
— Ты меня, парень, уж пожалуйста…
Привалов впал в забытье.
Теперь Беспрозванных было безразлично — в халате ползти или без халата, он был далеко от немецких позиций. Пошел снег, видимость ухудшилась. В одной телогрейке ползти даже способнее. Он закинул за спину свой автомат, а также автомат Привалова, лежавший рядом с хозяином на снегу.
