По следам «Турецкого гамбита», или Русская «полупобеда» 1878 года - [271]
Не поколебало позицию российского посла и предложение Бисмарка изменить первую статью в смысле «специально-оборонительном, на случай всякой войны с третьей Державой». Реакция Шувалова была весьма оригинальной: «Разве мы виноваты, что у нас больше врагов, чем у Германии, у которой враг только один?»[1616]. Почему Франция являлась врагом Германии, было понятно: последняя оттяпала у первой часть ее территории. Но ведь буйные головы из Петербурга зачисляли в стан своих врагов Австро-Венгрию только потому, что в ее сторону разворачивалась Болгария. «Разве мы виноваты…» — наивно-лукавое откровение Шувалова. Да, в Петербурге сами создавали себе врага в лице третьей континентальной империи, разменивая выгоды нормальных с ней отношений на маловразумительные интересы в Болгарии.
Германский канцлер все больше утверждался в мысли, что российский император не только хочет оторвать Берлин от Вены, но и сохранить за собой свободу действий на случай возможного военного удара по Австро-Венгрии.
В переговорах явно намечался тупик. И вот в начале четвертой встречи Шувалова с Бисмарком 5 (17) мая всплывает тема Франции. Для канцлера это явилось полной неожиданностью. Если в трактовке Бисмарка «благожелательный нейтралитет» Германии исключался в случае нападения России на Австро-Венгрию, то теперь Шувалов предложил уравновесить конструкцию соглашения следующей формулировкой: «…а для России исключается случай нападения Германии на Францию»[1617]. Посланник Петербурга последовательно выполнял полученные им инструкции. В свое время В. М. Хвостов точно определил суть нового предложения Шувалова: «Вы, немцы, не хотите нам позволить в случае надобности разбить Австрию. Хорошо. Но имейте в виду, что и мы не позволяем вам разбить Францию»[1618]. Никаких соглашений на этот счет с Францией еще не было, а ими уже начинали пугать германского канцлера. Так злоба Александра III на Австро-Венгрию стала прокладывать путь к русско-французскому союзу.
Финансовый шантаж России, предпринятый Бисмарком во второй половине 1887 г., привел к тому, что в 1888–1889 гг. под патронатом Ротшильдов на французском денежном рынке была проведена масштабная операция по конверсии российских государственных долгов. Теперь не Берлин, а Париж становился центром кредитования российского правительства. Только за период 1887–1889 гг. кредиты превысили 3 миллиарда франков золотом и в последующие годы только нарастали[1619]. Из Парижа на Россию набрасывалась, пожалуй, самая эффективная петля зависимости — кредитная. А как говорил второй президент США Джон Адамс, есть только два пути завоевать и поработить нацию: один из них — меч, другой — долг.
Если в Париже начали накапливать российские долги, то в Берлине засверкали мечи. Еще в 1886 г. генерал-квартирмейстер Генерального штаба А. фон Вальдерзее, опираясь на поддержку Мольтке и близких по духу генералов, повел атаку на проводимую Бисмарком «политику умиротворения». В 1888 г. Вальдерзее стал настаивать на необходимости решительного наступления на Восток. В это время прошли переговоры с военными представителями Италии и Австро-Венгрии. Помимо этого, Вальдерзее был уверен, что в случае начала войны с Россией поддержку Германии окажет и Румыния. Сменив в августе 1888 г. престарелого Мольтке на посту начальника Генштаба, Вальдерзее вынашивал планы развязывания «двойной войны» — с Францией и Россией, уговаривая нового императора Вильгельма II отказать Петербургу в продаже современных вооружений[1620].
Недостаточность обязательств, полученных от России в 1887 г. на случай вооруженного конфликта с Францией, явилась основным мотивом последующих внешнеполитических действий германского канцлера. Вскоре после заключения «договора перестраховки» Бисмарк поддержал позицию венского кабинета, который, опасаясь усиления русской экспансии, стал настаивать на пересмотре заключенного в феврале — марте 1887 г. англо-итало-австрийского соглашения по сохранению статус-кво в Восточном Средиземноморье[1621]. В Вене хотели добиться от Лондона соглашения с более конкретными обязательствами. Именно в этом духе германский канцлер и принялся обрабатывать Солсбери, всячески подталкивая его к необходимости уступить Вене в данном вопросе.
«Если ему удастся затеять маленькую приятную драку между ней (Россией. — И.К.) и тремя державами, — писал Солсбери о намерениях Бисмарка, — он будет иметь удовольствие сделать Францию безвредным соседом в будущем»[1622]. В отношении Великобритании — да, но в отношении Италии и Австро-Венгрии — весьма сомнительно. Действия германского канцлера демонстрировали его заинтересованность в улаживании русско-австрийских противоречий на Балканах. Однако именно в этом вопросе «договор перестраховки» и не давал ему никаких гарантий: в отношении Вены Александр III предпочел не связывать себя какими-либо обязательствами, одновременно ограничив возможности германских действий против Франции. В такой ситуации канцлеру Германии ничего не оставалось, как усиливать свою роль покровителя Габсбургской монархии, дабы та не стала искать поддержки в Париже, усомнившись в надежности берлинского друга.
