По следам «Турецкого гамбита», или Русская «полупобеда» 1878 года - [273]
Согласитесь, — весьма резкая оценка как прошедшей русско-турецкой войны, так и всей российской балканской политики 70-80-х гг. И особенно примечательно то, что вышла она из-под пера первого помощника министра иностранных дел России в тот момент, когда на Ближнем Востоке разгорались первые огни нового кризиса.
В рассматриваемый период в российских государственных кругах было два основных энтузиаста захвата черноморских проливов: в Петербурге — начальник Главного штаба Н. Н. Обручев, а в Константинополе — посол А. И. Нелидов. В 1892–1897 гг. в сообщениях Нелидова на разный лад, но все настойчивее звучит один лейтмотив: в случае формирования в ближайшее время благоприятных условий для захвата Верхнего Босфора правительство должно ими незамедлительно воспользоваться.
Казалось бы, с начала 90-х годов обострившийся кризис Оттоманской империи, расклад сил и интересов великих держав стали вселять уверенность в замыслы Обручева и Нелидова. В декабре 1895 г. в своем традиционном политическом обозрении на страницах «Русского вестника» С. С. Татищев писал, что «никогда международные сочетания не являлись более благоприятными для достижения Россией ее государственных целей»[1627]. А уже в 1920-х годах исследования В. М. Хвостова показали, что середина 1890-х годов оказалась для царской России, пожалуй, самым благоприятным, после зимы 1878 г., временем для захвата проливов[1628].
Хотя, на первый взгляд, в начале 1890-х гг. российское правительство не проявляло в этом смысле ни малейшей активности. Александр III демонстрировал очевидное нежелание «идти в Константинополь через Берлин». В связи с истечением в июне 1890 г. срока действия «договора перестраховки» 1 (13) марта из российского МИДа послу в Берлине графу Шувалову была направлена телеграмма, в которой говорилось: «Государь остался при своем решении возобновить без изменений сам договор и упразднить дополнительный протокол к нему, не соответствующий более теперешнему положению вещей»[1629]. Речь шла о том самом «секретнейшем» протоколе, в котором были зафиксированы как намерение Петербурга овладеть проливами в будущем, так и стратегическая поддержка этого курса германским правительством. Для русского царя и его правительства даже такое, ориентированное на перспективу, содержание протокола оказалось не востребованным. Более того, соглашаясь на продление «договора перестраховки», Александр III одновременно всячески давал понять новому германскому императору Вильгельму II, что Россия и без союза с Германией будет чувствовать себя в Европе неплохо.
В Берлине к тому времени Вильгельм II уже решил политическую судьбу Бисмарка — старый канцлер должен был уйти. 6 (18) марта 1890 г. Бисмарк подал прошение об отставке с постов имперского канцлера, министра-президента и министра иностранных дел прусского правительства. Через два дня отставка была принята императором. Незадолго до этого на последней «деловой встрече» с Вильгельмом II, в ходе которой обсуждались «русские дела», Бисмарк «намекнул», что из полученного донесения «следует нежелательность» для «русского царя» визита кайзера в Петербург. Сообщение канцлера «глубоко оскорбило» вспыльчиво-тщеславного Вильгельма[1630]. В то же время Бисмарк сообщил послу Шувалову, что он подал кайзеру мысль предоставить Гирсу и генералу Швейницу оформить пролонгацию «договора перестраховки» в Петербурге. Свое намерение Бисмарк мотивировал тем, «что ввиду полного незнакомства с этим вопросом всех тех, кому придется вести переговоры после него, было бы лучше… сосредоточить переговоры в руках лиц, уже принимавших в них участие с той и другой стороны и хорошо знакомых с положением». И, как заявил Бисмарк, император «в принципе» согласился с этим предложением. Одобрил его и Швейниц[1631].
Но не тут-то было. Кайзер явно затаил обиду на царя и после отставки Бисмарка нередко обвинял отправленного на пенсию канцлера в увлечениях русофильской политикой. Оправдались, однако, и опасения Бисмарка: фактор «полного незнакомства» с его виртуозно закрученными комбинациями сыграл свою роль.
Новый германский канцлер — пехотный генерал Лео фон Каприви, служивший в Генштабе под начальством Мольтке в 60-е гг., конечно же, был «заражен» воинственными настроениями этого ведомства[1632]. Однако отнюдь не агрессивные антироссийские замыслы позволили ему убедить Вильгельма II отказаться от продления «договора перестраховки». Прямой и честный Каприви предпринял этот шаг, прежде всего, в силу своего характера и политической неопытности. В середине мая 1890 г. он просил Швейница довести до российского правительства, что курс Бисмарка на сохранение традиционных добрососедских отношений с Россией продолжится, но при этом его политика «будет всегда проста и прозрачна и не даст повода ни к какому недоразумению». В связи с этим он полагал, «что такая политика несовместима с какими-либо секретными соглашениями»[1633]. Наивный Каприви! Недаром Бисмарк сожалел, что такой хороший генерал идет в такую «нехорошую» политику. Это Бисмарк, по выражению Вильгельма I, умел жонглировать пятью шарами, из которых по крайней мере два постоянно находились в воздухе
