По следам героев - [11]

В сёлах Казаровичи, Староселье фашисты расстреляли, повесили, сожгли и закопали живьём десятки людей. За укрытие самой обыкновенной рыбацкой лодки грозила смертная казнь. Но никакие угрозы и репрессии не могли остановить советских людей, которые, веря в неизбежное возвращение Красной Армии и изгнание захватчиков, стремились сберечь, сохранить всё, что могло ей пригодиться. И когда наша армия, круша врага, вышла к берегам Днепра, жители прибрежных сёл передали воинам-освободителям триста лодок. В селе Сваромье, например, Галина Тригуб, узнав, где затоплены лодки, подняла их и за одну ночь десять раз пересекла Днепр, перевозя на правый берег наших бойцов. К сожалению, мы не застали её в селе: она по делам уехала в Киев.

На околице села Сваромье когда-то весело шумели листвой белосарафанные красавицы берёзки. Теперь нелепо топорщатся куцые обрубки. Нет, их не побило молнией. Их покалечила война. Повсюду полуосыпавшиеся окопы, траншеи. Чуть покопаться, найдёшь позеленевшую гильзу, ржавый затвор, автоматный диск.

Воспоминания о форсировании Днепра Красной Армией народ хранит в памяти как один из величайших её подвигов, как проявление массового героизма. Именно здесь, в этих местах, наши первые батальоны перебрались на землю Правобережной Украины. Те, кто был очевидцем этого, никогда не забудут картины переправы. Войска не стали поджидать сапёрных частей, наводить мосты. Используя все подручные средства, бойцы и командиры смело пускались в плавание по бурным, по-осеннему холодным водам Днепра. Из брёвен и досок, из всего, что могло держаться на воде, связывались плоты, на них вкатывали орудия, устанавливали миномёты, пулемёты и чем попало под руки гребли к правому берегу. Пять-шесть человек — больше такой плот не выдерживал. А тут ещё налёт за налётом немецкой авиации, копны вздыбленной бомбами воды. Сколоченные на живую нитку, плоты разваливались, но продолжали плыть — вперёд, вперёд! Их толкали солдаты — вплавь, по шею в воде, толкали неустанно! И каким-то чудом удерживали на них орудия, которым предстояло громить врага. В небе, надрывно ревя моторами, бесились вражеские самолёты, а по реке плыли и плыли советские бойцы — на рыбацких лодках, на связанных бочках, на всём, что могла придумать солдатская смекалка. И не было числа храбрецам. Седой Днепр стонал и пенился, седой Днепр был в крови…

Когда я вечером, еле волоча ноги, вернулся в дом отдыха, мне сказали, что целый день меня разыскивал скульптор Кравченко. Я не стал расспрашивать, где он, чего хотел, а прямёхонько направился к скамейке под старой сосной.

Как я и предполагал, Кравченко был на месте вчерашней нашей беседы.

— Вот такие дела, хлопче, — сказал он, едва мы пожали друг другу руки. — Где сейчас живёт-проживает Зайнетдин Ахметзянов, я не смог узнать. Придётся тебе самому его поискать, когда вернёшься к себе домой.

— А кто он такой, этот Ахметзянов?

— Ты не знаешь? — В глазах Кравченко было удивление и недоверие. — Не знаешь Зайнетдина Ахметзянова, своего татарского героя? Вот так-так…

— Героев татар можно, наверное, найти в каждом уголке Союза. Обо всех, к сожалению, не узнаешь. У нас собраны сведения только о тех, кто родился и вырос в Татарии.

Старый скульптор обозлился.

— А если о тех, которые, как ты говоришь, родились и выросли в других краях, народ узнает, так это что, плохо будет, да? Они тоже гордость татарского народа!.. Нет, видите ли, полных сведений! А кто будет собирать эти сведения?

Мне нечего было сказать в ответ. Я покраснел и отвернулся. Установилось напряжённое молчание. Вдруг навалилась духота, тугая, липкая. Окончательно осатанели комары. Их противный звон — «в з-зенки, в з-зенки, ужалю» — выводил из себя. Скульптор молчал. Пускай бы лучше стыдил, ругал, читал мораль. Молчит. Одни комары, как и мои навязчивые мысли, так и вьются, так и вьются вокруг, сколько их не гони. Наконец, старик крякнул.

— Ладно, — сказал он. — Я расскажу тебе одну историю. А уж о том, надо или не надо бежать, да-да, бежать навстречу фактам, даже намёкам о героях, суди сам. Я очень хорошо знал Ахметзянова… Когда началось сражение за Киев, один из моих друзей сказал Зайнетдину: «Если останусь жив, я увековечу твой образ, чтобы даже дети наши склоняли перед ним головы». Он сдержал слово. Хоть и с опозданием, но сдержал, выполнил обет. — Голос у старого скульптора задрожал. Он достал папиросу, разминая, порвал её, выбросил, вынул другую, закурил. Глубоко затянувшись и немного успокоившись, Яков Александрович продолжил:

— С Зайнетдином Ахметзяновым мы служили вместе в сто тридцать четвёртом отдельном сапёрном батальоне одиннадцатого гвардейского танкового корпуса. Корпус входил в состав Первой гвардейской танковой армии, которой командовал М. Е. Катуков. Сейчас он маршал бронетанковых войск, дважды Герой Советского Союза. А воевали на Первом Украинском фронте. Комбатом у нас был капитан Бирюков, а одиннадцатым гвардейским танковым корпусом командовал генерал-лейтенант А. Л. Гетман.

Шёл сорок третий год. Где-то в начале августа Генштаб Красной Армии направил в части «Руководство по форсированию рек». Мы его изучили как следует. Особое внимание обращали на использование подручных средств при переправе, местные стройматериалы, методы боёв на захваченных у врага плацдармах. Каждый с волнением и понятным только бойцу нетерпением ждал сигнала к наступлению и думал, как бы лучше выполнить свой воинский долг.